– отрывает людей от их корней и превращает их в безликую массу» [208] .

Нетрудно заметить, что в рамках религиозного мышления четыре последние типа аргументации по сути оказываются частными аспектами первого – исходного и фундаментального. Вместе с тем, утверждение о том, что техника несет в себе «неповиновение богоугодному порядку», не столь очевидно, как кажется на первый взгляд, и требует специальной рефлексии. Для начала рассмотрим примеры формулировок этого аргумента. Так, О. Шпенглер в завершающем параграфе второго тома «Заката Европы» пишет, что люди «фаустовской цивилизации», стремясь насильственно подчинить своей воле мироздание, «создали таким образом идею машины как маленького космоса, подчиняющегося только воле людей. Но тем самым они перешли ту неощутимую границу, за которой для многих верующих уже начинается грех», причем, добавим, грех по сути своей люцеферический, состоящий в попытке стать на место Бога хотя бы в рамках маленького, искусственно созданного, мира. И поэтому, продолжает О. Шпенглер, для аутентичного религиозного сознания «машина была признана порождением дьявола. Именно так ее всегда воспринимала подлинная вера» [209] . Тем самым, принципиально греховным здесь оказывается именно помысл о технике, сама ее идея, являющаяся по существу желанием самоутверждения полностью автономной человеческой воли. Этот грех совершается в самой глубине человеческой экзистенции, поэтому его очень трудно осознать в рамках рациональной рефлексии, наблюдающей только внешний результат технического прогресса. Последняя может поэтому предложить, как минимум, два контраргумента:

1). факт того, что техника, подобно медицине, основана на интенции человеколюбия и стремлении облегчить земную человеческую участь, что само по себе нисколько не противоречит стремлению к спасению души;

2). создание подчиненных человеку технических орудий само по себе не означает уклонения человека от воли Божией или отрицания ее всеобщности. Наконец, названная греховность самой идеи относится только к машинной технике Нового и Новейшего времени, стремящейся к господству над природой и самим человеком, но не имеет никакого отношения к простым техническим орудиям, без которых человек вообще не мог бы существовать на сверхбиологическом уровне и само наличие которых является априорным условием его существования как разумного существа. Как показывает множество случаев, известных науке, человек как биологический организм может адаптироваться к жизни в животном стаде, не пользуясь никакими орудиями, но в этом случае у него будет отсутствовать сознание и речь – атрибуты разумности. Тем самым, в рамках нашей проблемы речь идет только об особом феномене современной машинной техники (с учетом различия стадий ее развития), но не о технике вообще, поскольку само ее наличие имманентно человеческому бытию.

Рассматриваемый аргумент отнюдь не ограничивается самыми глубокими и труднопостижимыми уровнями человеческой экзистенции, доступными лишь развитому религиозному сознанию, но может разворачиваться и на более понятном уровне эмпирического бытия современной техники. Одну из принципиальных формулировок такого рода предложил И. А. Ильин в работе «Основы христианской культуры», где он пишет: «Техника влечет за собою человека: техника, которая разрабатывает вопрос о жизненных средствах и совсем не интересуется высшею целью и смыслом жизни; техника, которая вечно “открывает” и “совершенствует”, но сама работает в полнейшей духовной беспринципности, нисколько не помышляя ни о едином Совершенстве, ни о действительном Откровении» [210] . Техника «влечет» человека в том смысле, что формирует предельные смысловые интенции его деятельности, которые изначально не имеют ничего общего с «высшею целью и смыслом жизни». Более того, техника навязывает человеку особые стереотипы поведения, чувствования и мышления, которые он затем переносит и во все остальные сферы жизни – в том числе и в межличностные отношения.

Последний аспект, связанный с принудительным формированием экзистенции человека современной техникой рассматривает известный современный богослов архимандрит Рафаил (Карелин). Сопоставляя владычествование над живыми тварями и владение современными машинами, он так описывает их экзистенциальные последствия для людей: «Животные-рабы были существами, которые понимали и чаще всего любили своих хозяев. Машина-раб остается мертвой и холодной конструкцией… образовался новый вид контакта между ней и человеком. Машина не может любить, и ее нельзя любить… Человек, выросший в технологическом обществе, как гомункул в колбе, хочет повелевать, а любит только себя. Машина – это инструмент; инструментом пользуются, о нем заботятся, пока он нужен, а затем отправляют на мусорную свалку… Это отношение к инструменту создает определенный тип человека – прагматика и утилитариста, который думает о том, как использовать другого человека для достижения своих целей без всякого чувства благодарности, обязанности и ответной заботы о нем. Этот инструментализм проник во все сферы жизни, сделав из друзей всего лишь сообщников, а из супругов – компаньонов, которые нередко стремятся поработить друг друга в повседневном обиходе и превращаются во врагов. В работе с машиной необходимы числовые показатели, в общении с людьми таким показателем стал расчет. Люди стали разобщены и чужды друг другу» [211] .

Заметим, однако, что разобщение и внутренняя чуждость людей друг другу культивируется современной техникой уже в качестве обратного действия – после того, как она создана в силу какой-то особой потребности человека, какого-то события в его родовом бытии. К этому тезису мы вскоре вернемся в рамках более общей проблемы.

Признавая общую справедливость рассмотренных аргументов, трудно не заметить, что в них остается незатронутым наиболее фундаментальный и принципиальный аспект проблемы: а именно вопрос о том, каким образом появление феномена современной техники укоренено в замысле Божием о человеке и предельной онтологии человеческого существа, о которой свидетельствует библейское Откровение? Исследование этого вопроса, в свою очередь, должно опираться на осмысление сущности эволюции техники в рамках библейской картины мира в целом.

В контексте библейской картины мира возникновение самого феномена техники объяснимо двумя фундаментальными фактами: 1) разумом и свободной волей как выражениями образа Божия в человеке, благодаря которым он способен создавать не существующие в природе орудия; 2) призванностью человека владычествовать над всей тварью и расширенно воспроизводить собственное земное бытие. В последнем аспекте развитие техники в своем изначальном смысле, то есть пока без учета ее дальнейших метаморфоз, может быть понято как реализация человеком исторически первой, данной еще в Раю, заповеди… «плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю» (Быт 1: 28). Действительно, «наполнение земли» было бы невозможно без развития средств ее обработки и обустраивания, средств овладения ее разнообразными ресурсами. Поэтому можно даже сказать, что первобытные изобретатели были своего рода праведниками, благодаря которым выполнялась заповедь «наполнения земли». Изначально техника как раз и возникает как средство овладения природой (в том числе и собственной человеческой природой – все более полного использования ее производительных и творческих способностей с помощью внешних орудий). Однако затем, на пороге Нового времени, с ней происходит та специфическая «мутация», о которой говорит О. Шпенглер. Она и порождает феномен современной техники, в которой уже, говоря языком М. Хайдеггера, «правит иная сущность».

В эмпирическом плане современная техника отличается от домашинной тем, что использует искусственные источники энергии и знания, которые не могли быть получены с помощью простого наблюдения над природой, но только с помощью особых интеллектуальных технологий – эксперимента и теоретического знания. Однако последние уже несут в себе ту неявную «сущность», которая будет править в современной технике. И эксперимент, и теоретическое знание основаны на фундаментальном логическом парадоксе – достижении естественного посредством искусственного. Эксперимент – это создание искусственных условий протекания процессов, наблюдая которые, мы познаем их собственные, естественные, закономерности, которые, однако, никак не могут быть просто наблюдаемы в естественных условиях. Соответственно, теория – это совокупность искусственных интеллектуальных конструктов, не существующих ни в каком «естественном» виде, с помощью которых, однако, мы фиксируем, понимаем и можем использовать собственные, естественные законы природы, не данные ни в каком естественном наблюдении. Та же самая парадоксальная сущность начинает «править» в современной технике – она стремится удовлетворить естественное в человеке с помощью искусственного так, как само естественное себя удовлетворить не может. Что же это такое?

Поскольку, как писал о. Павел Флоренский, «технические изобретения можно рассматривать как реактив к нашему самопознанию», в качестве «символа внутреннего движения жизни» [212] , то этот новый вид техники является выражением экзистенции нового типа человека и сам становится главным фактором его формирования. Что же «нового» в этом человеке? Человек стал создавать современный тип техники именно вследствие некоторого внутреннего экзистенциального события, а именно – обращения к идолопоклонству перед своим тленным «Эго», стремящемся к максимальному комфорту земного бытия, что предполагает подчинение этой цели всей наличной действительности.