Как в этом случае быть христианам? Как им, исповедующим ценность личности и свободы, относиться к социологии? Булгаков задается этими вопросами, и сам же отвечает на них: необходимо вырабатывать христианское понимание той «сверхличной» жизни, которая пребывает в центре внимания социологов, далеких от христианства.

Для Булгакова совершенно неприемлемо учение Маркса о том, что личность – это не более чем «рефлекс группы». Но при этом он не собирается отрицать существование общественности как таковой. «Противен христианству, – утверждает он, – не социологический метод, – противна ему дурная, ослепленная метафизика, признающая реальность только одной общественности. Известный социолог Кетле сам был христианином, а не представителем современного антихристианского социологизма. У него мы находим здравые мысли о свободе воли: человеческая личность свободна, и все, что человек делает, он делает от своего лица, как самоопределяющееся существо. Все поступки, образующие элементы социологического наблюдения, личны и свободны – это есть предусловие жизни, ее а priori. Количество самоубийств может рассматриваться статистикой, но самоубийства совершаются в силу человеческой свободы. Социология дает лишь итог действий, не устанавливая их совершения. Наряду с а priori свободы есть а posteriori социальное – среда или необходимость, определяющая возможность и вероятность объективных поступков и понуждающая волю, которая определяется не из своего всемогущества и всеведения (как Бог), а из “жизни”, т. е. из данности. Социальная среда и есть данность. Но на Страшном Суде будет спрошено не о внешней среде, а о самоопределении нашем на основании свободы каждого из нас» [906] .

Указывая на психологические, нравственные и экзистенциальные аспекты социального бытия личности, Булгаков указывает на прикладной характер христианской социологии. В его представлении она вплотную примыкает к нравственному богословию и даже может считаться одним из его разделов. В ней есть многое из того, что позволяет ставить практическую жизнь человека перед судом его христианской совести.

Христианское видение социальной реальности Булгакова опирается на несколько принципов.

Во-первых, это принцип приоритета богоцентризма над социоцентризмом. Он означает, что мыслитель обращен к Богу не спиной, как социолог-позитивист, а лицом, душой и духом. Мир, в котором пребывает разум христианского социолога Сергия Булгакова, христоцентричен, неразрывно связан с Христом и христианством.

Второй принцип – это принцип методологического приоритета богословия над социологией. Он означает, что для Булгакова социальное богословие выступает в качестве независимой переменной, а христианская социология – как зависимая переменная. Для мыслителя важнейшим основанием семантических и ценностнонормативных структур христианской социологии, текстовой и одновременно мировоззренческой базой ее аналитических и аргументационных конструкций являлась Библия. Книги Ветхого и Нового Заветов, мысли, высказанные Иисусом Христом и апостолами, труды отцов и учителей церкви, разработки старых и новых богословов воспринимались им как главные источники идей и принципов христианской социологии.

Булгаков видел основную дидактическую цель христианской социологии в том, чтобы предоставить каждому желающему возможность получить представление о действиях Бога в социальной жизни человечества. А это предполагает умение смотреть на жизнь общества с позиций не только социологии, но и богословия. Христианская социология не просто связывает веру и разум, библейские истины с истинами научными, но содействует их взаимопроникновению и превращению в единый аналитический комплекс, позволяющий исследовать проблемное пространство социальной реальности.

И третий принцип – это принцип мировоззренческого приоритета веры над разумом. Булгаков отчетливо сознавал, что работать в русле христианской социологии, не будучи верующим, воцерковленным христианином, невозможно. В понимании этого он был максималистом, для которого мышление и служение составляли единое, неразрывное целое. Главное же предназначение христианской социологии для него неотрывно от предназначения христианства в целом, которое состоит в том, чтобы «открывать истину» (2 Кор 4:2).

Булгаков выделяет в своем курсе христианской социологии три раздела: «Право и государство», «Хозяйственная жизнь» и «Общественная жизнь в других областях».

Рассуждая о природе государства, Булгаков утверждает, что оно должно служить орудием Бога и Церкви. Но если у народа есть возможность жить под непосредственным Божиим водительством, то лучше обходиться без государства. Если же такой возможности нет, тогда для государства наилучший из путей состоит в том, чтобы исполнять волю Божию. И больше всех преуспеть в этом сможет, по мнению мыслителя, теократическое государство.

Другой тип государства, т. е. естественное («природное») государство, с наивысшей полнотой представлен в Римской империи Августа. Это было хорошо организованное царство от мира сего. Булгаков называет его правовым государством, явившим миру начало права как особую стихию. Если призванием Греции была философия, то призванием Рима стало право.

Цель права одновременно и отрицательна и положительна. Она состоит как в борьбе с анархией и хаосом, так и в сохранении существующего порядка вещей, в устройстве цивилизованной жизни. В Священном Писании торжество анархии связывается с приходом беззаконника антихриста. Право и беззаконие – антиподы. Право – это уважение к закону и ненависть к беззаконию. Уважать закон и ту власть, которая проводит его в жизнь, необходимо, поскольку всякая власть – от Бога. Христос говорит Пилату: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (Ин 19:11). Вместе с тем, юридические законы, меняющиеся и исправляемые людьми, не имеют такого же непререкаемого авторитета, как Закон Божий.

Булгаков обращает внимание на парадоксальное с точки зрения права высказывание Христа в Его Нагорной проповеди: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку» (Лк 6:29). На первый взгляд может показаться, что здесь отрицается сама суть права, требующего соблюдать справедливость и защищать людей от тех, кто пытается ее попрать. «Как будто здесь говорится, что христиане не должны пользоваться правом. Нужно ли видеть здесь отрицание всякого соприкосновения к государственному праву. – Дело в том, что здесь говорится о чувствах и образах мыслей христианина, здесь Господь, стоя выше права, указывает путь “сверхправный”, обращается к внутреннему миру, которого не замечает право, к пострадавшему лично. То, о чем говорит Нагорная Проповедь, может существовать и в жизни права, не как объективная норма, а как личное взаимоотношение. Полнота христианского закона – это преодоление государства в христианской любви христианской семьи сынов Божиих. Это – внутренняя норма, но она не провозглашается как закон для всего общества; последнее имеет иную норму, внешнюю. Осуществление Нагорной Проповеди – дело личного подвига, в котором отвечает каждый лишь за свою совесть, а не за немощную совесть других» [907] .