Веселая компания наполнила шумом квартиру заведующего промышленным отделом обкома партии. Николай Севастьянович, здороваясь с гостями, шутливо упрекнул их:

— Дом народного творчества без опозданий не может. Порядочные люди уже давно первый бокал осушили.

Пропустив гостей в столовую, он задержал Виталия Андреевича в коридоре:

— А почему Мария Васильевна не приехала?

— Ты же знаешь, она стойкая домоседка. Звал, не пошла. Да и Татьяну не с кем оставить. Домработница уехала в деревню.

— Напрасно ты без жены. И дочка не помешала бы. Может быть, съездить за ними?

— Ерунда. Не поедет, да еще и обидится. Я, мол, говорила, а ты свое.

— Ну, тебе видней, — неохотно согласился Николай Севастьянович.

Виталий Андреевич дружески потрепал его по плечу.

— Не делай из этого истории. Пойдем. В компании секретов не бывает. Гости могут обидеться, — и он первым прошел в комнату, навстречу приветливо улыбавшейся хозяйке.

Вечер удался на славу, — так, по крайней мере, казалось Зиночке. Справа от нее сидел лейтенант с ниточкой черных усов над тонкой верхней губой. Но, отвечая на шутливые вопросы своего соседа, Зиночка не переставала смотреть на Виталия Андреевича, сидевшего напротив нее, рядом с Вероникой Антоновной.

Сегодня он был в ударе. Его рассказам, шуткам, остротам не было конца. Принимая самое деятельное участие в общем веселье, он ни на минуту не переставал игриво ухаживать за своей соседкой. Следил, чтобы у нее не пустовали рюмка и тарелка. Должно быть поэтому раскрасневшаяся Вероника Антоновна смеялась особенно охотно. Вот Виталий Андреевич, наклонившись к ее уху, начал что-то нашептывать. Калинович громче обычного смеялась, отрицательно качая головой и заслоняя ладонью свой бокал.

Зиночка немного завидовала Веронике Антоновне и не могла понять, как можно в чем-то отказывать, если на тебя так смотрят его глаза.

Виталий Андреевич все продолжал говорить что-то. Теперь его лицо казалось обиженным. Вероника Антоновна тоже перестала улыбаться. Она сняла руку с бокала и рассеянно теребила тонкую нитку жемчуга на черном шелке платья.

Видимо забыв, что он уже налил из одной бутылки, Виталий Андреевич долил бокал своей дамы из графина, в котором плавали корочки лимона.

Заиграла музыка. Услышав звуки вальса, Дробот встал, отодвинул свой стул и широким жестом протянул руки соседке.

— Первый вальс, Вероника Антоновна?

Он легко кружил свою даму, ни на секунду не замедляя движения. Танцуя с лейтенантом, Зиночка следила глазами за этой парой.

Танец сменялся танцем. Вероника Антоновна, должно быть, устала. На ее лице появились тонкие морщинки, углы губ вяло опустились.

— Больше не могу.

Первая волна всеобщего веселья схлынула, и гости вновь сели за стол. Чокались. Смеялись. Зиночка оказалась рядом с Дроботом. Набравшись храбрости, она попросила:

— Виталий Андреевич, расскажите что-нибудь из своей боевой жизни.

— Ведь я уже рассказывал. А Лимаренко в книге все описал. Неинтересно повторяться.

— А вы что-нибудь такое, о чем нет в книге…

Все притихли в ожидании интересного рассказа.

— Хорошо, — согласился он. — Слушайте… об одной любви. Войну я начал в Брестской крепости. После ее падения раненый попал в плен. Поместили нас в концлагерь… Голое поле, обнесенное колючей проволокой…

Решение бежать возникло стихийно. Никто ничего не организовывал. Поэтому и кончилось все это неудачей. Когда смельчаки прорвали два колючих ряда, за ними хлынул весь лагерь. Захлебывались сторожевые пулеметы. Завывали собаки. Но мы, не чувствуя ног, рвались вперед. Без плана… без цели… лишь бы подальше от страшного лагеря. Но через два-три дня бежавшие вновь очутились под замком. На этот раз проволоку заменили решеткой. Это был ад. Зачинщиков побега ждал расстрел. Терять было нечего. Мы стали готовиться к новому побегу. Но между нами оказался подлец, который струсил и предал.

Воспоминания бередили в душе Виталия Андреевича старые раны. Он замолчал, нервно покусывая нижнюю губу. Прищуренные глаза смотрели в далекое прошлое.

— Да, подлец! — с ударением повторил он. — Говорят, с детства искал легкой жизни. Окончил техникум — пошел продавать газированную воду. В армии, как в наряд, — у него освобождение. На работу — у него расстройство желудка. А здоровенный верзила. В первый же день обороны крепости его царапнуло осколком, и он забился в подвал, где размешалась санчасть. Как он потом попал в плен — не знаю. Пытался бежать вместе с нами. Струсил и… выкупил свою шкуру ценой жизни товарищей.

Виталий Андреевич потерял нить рассказа и замолчал, но ему напомнили:

— Так вам тогда бежать и не удалось?

— Нет. Нас взяли в последнюю минуту. Нe буду говорить об ужасах, которые выпали на долю беглецов. В числе прочих я оказался наименее пострадавшим. Но вот следы тех дней.

Резким движением он протянул над столом левую руку. Первые суставы пальцев были обрублены, и ладонь казалась непомерно широкой. Кто-то тихо ахнул. Зиночка онемела. Она не впервые видела эти изуродованные пальцы, но сейчас, над праздничным столом, они выглядели особенно страшно. В ее сердце неожиданно вспыхнула тоскливая девичья жалость.