– Ты правильно сделал. И ты зря обвиняешь себя в её смерти, мне всегда казалось, что существует, ну Бог, не Бог не знаю, но какая-то высшая сила, которая определяет, сколько нам жить. И только кажется, что мы что-то решаем или в чём-то виноваты. Знать бы, что произойдёт авария, можно было и за руль не садиться. Думаю, что ты сделал всё, что мог.

– Нет, не всё. Я-то жив. А она? – он вздохнул и уставился невидящим взглядом перед собой.

Мне хотелось взять его за руку и как-то утешить, но слов не находилось. «Андрей бы смог, – подумала я, – если уж он смог удержать его от самоубийства, то, наверное, нашёл бы слова поддержки».

– Я ведь тоже себя обвиняю в смерти Андрея, – вдруг сказала я.

– Ты? – Эмиль повернулся и с удивлением посмотрел на меня.

– Да, в тот вечер я отказалась с ним встретиться, и ему позвонил этот Тимур и попросил его подежурить за него. А ведь если бы он был со мной…

– Но это не правильно, Лиза, – с досадой сказал он. Словно мои угрызения совести были несопоставимы с его. – Ты слишком много на себя берёшь. Если кто-то следил за ним, его убили бы всё равно. На следующий день, через неделю.

У меня в горле появился ком, до сих пор я никому об этом не говорила и сейчас затихла, стараясь удержаться от желания положить голову на плечо Эмиля. Выплакаться и рассказать ему о моей любви, о том как я боялась её и сама лишила себя того кратковременного счастья, которое судьба, сжалившись над моим одиночеством, послала мне напоследок.

– Ты не права, Лиза. Если хочешь, я расскажу о себе. О том, что я пережил. Тогда тебе понятно будет то, почему я решился отсоединить эти проклятые трубки. Но мне придётся начать сначала, и если этот разговор покажется тебе неприятным, мы его оставим. – Он вопросительно посмотрел на меня, и я просто кивнула.

Пока Эмиль собирался с мыслями, мне вдруг пришла в голову мысль, что мы оба обвиняем себя в том, в чём фактически не было нашей вины. Мы обвиняем себя, что не почувствовали беду и не уберегли родных людей. Все несчастные случаи – это вопрос времени. Если бы на какие-то десять минут, Эмиль выехал бы позже, та иномарка не унесла бы жизнь его любимой. Если бы я…

– О чём ты думаешь, Лиз?

– Ты винишь себя в том, что ты поехал в это время, по этой дороге, не свернул, не затормозил, а я … – В этот момент я всё-таки расплакалась и сразу почувствовала его уютную руку на своём плече.

– Давай не будем об этом. Мы ничего уже не сможем изменить. А вот жить с этим можно по-разному. Я расскажу тебе о том, как освободился сам, и, что гораздо важнее, освободил её душу.

Я снова кивнула, достала из сумки бумажный платочек, вытерла слёзы. Подумала о том, что ни с кем в Париже, да и, вообще, за границей, не смогла бы поговорить так откровенно, как с этим, в сущности, мало мне знакомым человеком. Загадочная русская душа? Банальщина! Но как точно. Ведь именно здесь в России, в Москве, я смогла стать обычным человеком, который может себе позволить плакать.

– Это случилось приблизительно месяц назад, в воскресенье. Не в силах сидеть дома, я вышел на улицу и направился в парк. Я люблю природу, и в тайне надеялся, что смогу найти какой-нибудь укромный уголок, где мог бы спокойно посидеть. Но выходные дни особые. Это счастье для тех, кто любит и кто вместе и мука для одиноких. Сколько ни старайся, не научишься радоваться за других. Своя боль ближе, и она очень эгоистична. Так случилось и со мной: проходящие обнимающиеся парочки и молодые родители, гордо ведущие за руки своих отпрысков, ещё больше заставили меня страдать из-за того, что у моей Галинки нет каких шансов, не то что бы стать матерью, а даже просто погулять в лесу. Пусть даже я вывез бы её на каталке. – В его глазах появились слёзы, и он снял очки, чтобы их вытереть. Я сидела тихо, боясь, как бы мне не хотелось, сжать его руку, понимая, что это всего лишь предисловие, и он просто не мог начать иначе. Эмиль действительно быстро справился с собой и продолжил уже вполне нормальным голосом. – В конце концов, я подошёл к озеру и сел на траву, глядя на воду, чтобы не видеть и не слышать, что жизнь вокруг продолжается. С момента аварии я и жизнь существовали параллельно. Я жил только тогда, когда приходил в больницу, где мог смотреть на её бледное, но всё ещё прекрасное лицо. Но я опять отвлёкся. – Эмиль провёл рукой по лицу, словно пытался отогнать воспоминания. – Немного позже рядом со мной на траву сел мужчина. – Я подозрительно посмотрел на него, потому что искал уединения и не хотел пустой болтовни. Заметив досаду в моём взгляде, он быстро сказала: «Я понимаю, что ты хочешь побыть один. Моя прогулка подходила к концу, и я уже собирался домой, как вдруг среди толпы гуляющих увидел твои глаза. В тот момент я осознал, что должен пойти за тобой». – Я развернулся всем телом и посмотрел на него, желая лишь одного, послать его к чёрту. Но на меня смотрели кристальной чистоты глаза, излучавшие такую любовь к людям, ко всему миру и ко мне в частности, что я поперхнулся своими словами и просто отвернулся. Тем временем он продолжил: «Когда я был маленьким, и взрослые задавали мне дурацкий вопрос: «Кем я хочу стать?», я, не задумываясь, отвечал, что хочу помогать людям. Взрослые смеялись и гладили меня по голове. Когда вырос, я долгие годы не мог осуществить свою мечту, потому что не знал как. Теперь я знаю. Просто поверь, что мы встретились не случайно. И позволь предложить тебе помощь. – Тут я, конечно, взорвался. – Да кто ты такой и откуда ты знаешь? – но тот же чистый и открытый взгляд быстро заставил меня заткнуться, и я просто спросил: – И как ты можешь мне помочь? Что знаешь ты, чего не знаю я? – Незнакомец улыбнулся. «Это новая технология. Н имеет ничего общего с гипнозом, наркотиками. Это реальная помощь, которую люди могут оказывать друг другу. – Но если могут, почему не делают? «Некоторые делают, просто не все знают. К тому же надо находиться на определённом уровне развития, чтобы иметь смелость встать лицом к лицу со своим прошлым. Люди предпочитают жить будущим, упуская настоящее». – Он поднялся с травы и вопросительно посмотрел на меня. И я пошёл за ним, прости за сравнение, как ученики шли за Иисусом. И не пожалел.

– И что это за помощь? – волнуясь, спросила я, вытаскивая из кармана пачку сигарет, чтобы успокоиться. Тем не менее, мне показалось, что это прольёт свет на все недоразумения, с которыми я столкнулась в Москве. На мои странные отношения с фамильным особняком Петушинских, на то, что каким-то странным образом я была уверена, что я и есть Фаина.

– Я назову её теорией души, – улыбнулся Эмиль, помогая мне прикурить. – Ведь ты же хочешь знать, почему ты оказалась в Москве, познакомилась с Андреем, обнаружила тайник?

– Наверно, хочу, – я почувствовала, как успокоилась после нескольких затяжек и уже могу нормально рассуждать. – Но ты не сказал, что произошло с тобой. Почему ты решил прекратить искусственно поддерживать жизнь Галины?

– Я просто понял, что эта жизнь неединственная и что помимо тела, тела моей любимой, опутанного трубками, и за которое я так боролся. Нет, не боролся, цеплялся. Так будет точнее. Так вот помимо тела есть ещё и душа, которая бессмертна. И душа не имеет никакого отношения к нашей аварии. И у души есть отдельная от тела жизнь. Но уж так устроено, я ещё не до конца в этом разобрался, что душа не может пойти дальше, пока тело не будет предано земле. В общем, я понял, что удерживая Галину на земле, я останавливаю движение её души. А если задуматься то, что значит наша текущая жизнь, по сравнению с вечностью? Галя останется в моём сердце, и если мы действительно любим друг друга, мы обязательно встретимся в другом воплощении. Когда я это понял, пришёл к ней в палату. Галины родные уже давно смирились и подписали все бумаги. Я подошёл к ней вместе с врачом и спросил, что должен отсоединить. Он мне показал. А потом я попросил врача уйти, и он предоставил мне эту возможность. И когда я это сделал, я ощутил какое-то движение в палате, легчайшее прикосновение к своей щеке. И мне даже показалось, что где-то рядом прошелестело её «спасибо».