– Товарищ Микоян, я готов ответить на ваш вопрос, но не могу сделать это в присутствии коллег.

– Всем выйти. Останется только мой заместитель, Зелен. – Ответственные работники молча встают и идут из кабинета. Микоян нервно захлопывает за ними дверь: – Говорите.

– Товарищ нарком, из десяти посланных вами специалистов семеро в последний момент заменены людьми Лаврентия Павловича Берии. Я не отрицаю, что офицеры НКВД преданные партии люди, но они слабо разбираются в войсковом оружии. К тому же не говорят по-английски, и союзники не могут с ними объясниться.

Микоян с Зеленым переглядываются. Щеки наркома бледнеют. Нарушая неловкую паузу, Зелен спрашивает:

– Что же, в Лондоне не найти переводчиков?

– Переводчиков хватает, но офицеры НКВД препятствуют контактам наших сотрудников с представителями союзников, – поясняет Дорофеев.

– Почему? – Нарком уже переварил неожиданное известие и включается в беседу.

– Переводчики в основном из бывшей белой эмиграции. Сотрудники НКВД считают их опасными в идейном смысле.

– Хорошо, Дорофеев, мы приняли твои слова к сведению. А теперь оба выйдите из кабинета, я должен подумать.

Проводив взглядом генералов, Анастас Иванович, крадучись, подходит к столу, садится к вертушке. Руки его дрожат. Кремль не отвечает. Микоян ждет, смотрит на портрет улыбающегося вождя, чувствует, как холодеют внутренности. Наконец Сталин поднимает трубку:

– Что тебе, Анастас?

– Коба, у меня возникли проблемы.

– Выкладывай, – безразличным тоном разрешает Сталин.

Голос Верховного звучит вяло и глухо. Иосиф Виссарионович еще не оправился после двадцать второго июня. Микоян дипломатично докладывает вождю о сложившейся ситуации. Он очень уважает, очень ценит, даже, можно сказать, любит Лаврентия и не знает, как поступить. Сталин молчит. Микоян слышит, как вождь дышит и как стучит его собственное сердце. Неожиданно Верховный срывается в истерику:

– Почему я должен решать! Что вы все на меня навалились? Ты без головы? Откуда я знаю, что делать?! Лети в эту Англию или пошли разумного человека. Я разрешаю действовать по обстановке. Все, Анастас, я занят.

Закончив разговор, Микоян вытирает платком лоб, сидит некоторое время молча. Затем вызывает Зелена:

– Моисей, вылетай туда сам. Наведи порядок. Товарищ Сталин вручает тебе в Лондоне неограниченные полномочия.

– Когда вылетать, Анастас Иванович?

– Немедленно. Можешь попрощаться с семьей – и на аэродром. Возьмешь мою машину.

– Есть, товарищ нарком.

Микоян смотрит на своего заместителя, шагает к нему, крепко обнимает.

– Привязался я к тебе, Моисей. Родным ты мне стал. Кто его знает, свидимся ли еще… Ни пуха тебе.

Зелен пожимает руку наркома, но к черту послать не решается. Быстро выходит.

Наркомовский «ЗИС» тарахтит у подъезда. Водитель выскакивает и открывает дверцу:

– Здравия желаю, товарищ Зелен.

– Почему ты, а не Васильченко?

– Васильченко дежурит на крыше наркомата. Зажигалки тушит, – отвечает шофер. Заместитель наркома прекрасно понимает: дело не в зажигалках, незнакомый водитель – очередной посланник ведомства вездесущего Лаврентия Павловича.

Через двадцать минут Зелен дома. Чистое белье, пара рубашек, штатский костюм, что со времен его работы в наркомате иностранных дел висит в шкафу. На сборы десять минут. Обнимает Клаву, гладит по голове спящего Мишеньку.

– Зря не спустились в убежище, – выговаривает он жене.

– И ты бы ушел из пустого дома?

– Чего мне сделается? Ты же знаешь, я Вечный жид. – Зелен смотрит на часы: – Пора, Клавочка. Машина внизу.

Она прижимается к мужу, трется о его щеку своей щекой. Он колючий. Брился утром, к ночи щетина отросла. Ей немного больно, но так хочется испытывать эту боль как можно дольше. Супруг отстраняет Клаву, сдергивает с вешалки плащ. Небольшой чемодан уже собран. Она грустными синими глазами смотрит на этот чемодан. В короткие командировки Моисей ездит со своей неизменной офицерской планшеткой. Чемодан – признак разлуки долгой. Куда отправляется муж, она не спрашивает. Понимает: на войну.

Зелену тягостны затянувшиеся проводы. Он берет чемодан и, не оглядываясь, выходит из квартиры. Лифт в бомбежку отключен. Спускается по лестнице. На каждой площадке, прикладывая ладошку к козырьку, молча вытягивается часовой. Дом охраняют сотрудники НКВД. Каждый из них после смены доложит начальству, в какое время Зелен покинул квартиру. Последний страж отдает честь в холле. Генерал кивает и выходит на улицу.

За Москвой-рекой ухает бомба, и от огненного столба светлеет небо. Это уже третий пожар в центре. Моисей Семенович смотрит на темные окна своей квартиры, вздыхает и усаживается в машину.

Едут не быстро. Фары включать нельзя, а улицы готовят сюрпризы-. Осколки зенитных снарядов, битые стекла, самые непредсказуемые предметы. Снова грохот. Зенитки бьют совсем рядом. Орудия установлены на крыше дома, мимо которого они проезжают. Едко пахнет порохом.

«Как трудно покидать семью в такое время, – думает заместитель наркома. – Немцы взяли Смоленск. Сколько им до Москвы? Неделя? Месяц? Нет, Москву не сдадим», – успокаивает он себя и вспоминает покрасневшее от обиды лицо генерала Дорофеева. Его возмущенный шепот в коридоре, когда они остались с глазу на глаз: «Эти подонки из НКВД хамят и мешают работать. Ничего не понимая в деле, суют нос в каждую мелочь. Восстановили против наших инженеров английских спецов. От них один вред». За подобные высказывания генерал может поплатиться головой, о чем он прекрасно знает. Да, видно, сдержаться не в силах…