Мы допили то, что оставалось в пузырьке, и некоторое время нам было очень тепло и мы все время хохотали.

Теперь, когда я мысленно вернулся в тот день, мне вспоминаются летящие облака в бледном небе вверху, а внизу — такие же летящие облака в воде, и мы словно парили между ними, свободные от всякой связи с землей. Это было мое первое и самое блаженное знакомство с алкоголем. Когда настало время возвращаться, мы спустились с холма и долго плавали среди облаков в озере, глотая их и разбрызгивая друг по другу. По озеру бежала солнечная дорожка, и, глядя на нее, мы пришли к выводу, что ходить по водам — детская забава.

Воспоминания поднимаются на поверхность памяти, словно водоросли — на поверхность моря, стоит только взбаламутить глубины, где в забвении покоятся каждое слово, каждый жест, каждый вздох.

— И что же ты будешь делать со всем этим?

Деревья стояли голые, и нам были видны тянущиеся к небу печные трубы дома. Над ними доблестно реяли серые флаги дыма. Озеро было в черном настроении. Оно тяжело колыхалось, и его черноту иногда нарушали, словно по ошибке, крохотные перышки белизны. Мы сооружали новые, более трудные препятствия — пузатенькие стенки из камней и барьеры из хвороста. Было холодно. Я таскал, наклонялся — и тело у меня разогревалось, но руки и лицо совсем застыли.

— С чем всем?

— Да с этим. Со всем. Везде вокруг, черт подери. Все же твоим будет.

— А, ты про это.

— Угу.

— Я, собственно, не думал. То есть помимо лошадей. Насчет них ты по-прежнему согласен?

— За кого ты меня принимаешь? Я что — дамочка, у которой семь пятниц на неделе?

— Все-таки…

— Если ты не передумал, то я и подавно. Вот будет денек, кошки-мышки!

— Начнем мы с малого. Я все прикинул. Ну, а дальше от тебя зависит выиграть парочку заездов где-нибудь поблизости. Ну, скажем, в Фейрихаузе и еще где-то, чтобы на нас обратили внимание. Пусть люди решат, что у нас можно найти что-нибудь интересное. Вот тогда мы начнем расширять дело.

— Слишком уж просто у тебя все выходит.

— И выйдет просто.

— А если война?

— Война? Какая война? Тебе иногда черт те что в голову взбредает.

— Идут такие разговоры. Немцы поставят на место всех остальных в Европе, англичане поставят на место немцев, а мы… — Он умолк и сунул пальцы в нагрудный карман за окурком.

— Мы?..

— А мы поставим на место англичан.

— Послушай! Ну, что ты городишь?

— Люди говорят.

Он пригнул голову от ветра, закуривая.

— Во всяком случае, мистер Бингем говорит, что войн никогда больше не будет.

Джерри сплюнул.

— Война… — сказал я. Было просто невозможно, чтобы война достала нас здесь, в магическом кольце холмов.

— Мистеру Бингему не повредило бы кое-чему научиться.

— Он не так уж плох. Правда, немножко дубина.

— И часто тебя охаживает?

Он протянул мне окурок, кончик которого уже рдел, как уголь.

— Раньше он иногда драл меня за уши. Но это было давно. Может быть, я стал лучше.

— Или сильнее.

Мы засмеялись и продолжали по очереди затягиваться, пока окурок еще можно было держать в пальцах. А тогда Джерри тщательно растер его ногой.

— Ну, мне пора. Надо загнать коров и подоить их. Бывай!

Все открылось. Не знаю как, но в то время у меня было ощущение, что тут свою роль сыграл былой уходратель мистер Бингем. А может быть, мы просто со временем забыли про осторожность: ездили верхом там, где нас могли увидеть из окон дома, или слишком уж громко хохотали над нашими довольно-таки тупыми шутками, или еще что-нибудь, что дошло до ушей матери.

— Это ты Александр?

— Да, мама.

— На минутку, милый.

Я шел, и мои каблуки резко стучали по плитам холла. Золото заливало гостиную. Она сидела у камина за чайным столиком. Одно высокое окно было открыто, и в комнату лился запах свежескошенной травы. Когда я вошел, она поднялась со стула.

— Я иду кормить лебедей. Проводи меня, если хочешь.

Она взяла стоявшую на подносе тарелку с ломтиками пеклеванного хлеба. Белая кружевная скатерть ниспадала складками почти до пола. В камине пело полено. Я пошел за ней к двери. Ее волосы и косые лучи заходящего солнца сплетались воедино и равно слепили. Когда мы вышли на террасу, она положила теплую руку на сгиб моего локтя.

— Вечера невыразимо красивы. Я всегда считала, что Ирландию следует переименовать в Остров Вечеров. Согласен? Идеальное время для смерти. Я умру вечером. Вот погоди, и увидишь.

Я засмеялся — не очень уверенно. Мы молча спустились по ступенькам. Разговаривать с ней было трудно. Всегда. Она либо была рассеянна, либо требовала больше, чем вы могли ей дать.

— Совсем сухие! — сказала она сердито, остановилась, сняла руку с моего локтя и сорвала головку увядшей розы. Несколько секунд она держала ее в пальцах и с отвращением разглядывала, а затем опустила в мой карман.