Я звоню Джеймсу Барбору, пресс-атташе британского посольства в Москве. Джеймс приезжает быстро. Похоже, он также удивлен новостью. Кампания ФСБ по преследованию меня известна посольству и британскому МИД в Лондоне. Но это — неожиданный поворот. Что он означает?

Через два часа мы едем по зеленой ветке метро до Войковской, а потом троллейбусом к британской школе в Москве. Мы говорим Раскину, что едем из России в Англию. Он реагирует прохладно. Я объясняю ему, что это означает, что он больше не будет играть младшую ворону в Рождественском спектакле госпожи Марины «Снежная королева». Мы идем к главному зданию школы, где Тилли посещает внеклассный литературный кружок. Когда она выходит, то сразу чувствует, что что-то неладно: ее встречают оба родителя, необычное событие. Мы сидим в испанском классе. Я говорю ей, что мы едем из Москвы. Я должен убедить ее, что это не шутка. После десяти лет путешествий по миру (Тилли жила в Индии, Германии и России) она наконец едет в Соединенное Королевство. Она потрясена. «Ничего себе!», — говорит она.

В следующие несколько дней мы находимся в неловком положении между двумя мирами — личным и публичным. Британский посол в Москве Эн Прингл делает дипломатические заявления своим коллегам из МИД. Мы тем временем пакуем вещи. На своей московской даче мы начинаем уборку: выбрасываем старые газеты, одежду и детские игрушки, обломки четырех лет жизни в России. В Лондоне главный редактор «Guardian» Алан Расбриджер пишет британскому министру иностранных дел Уильяму Гагу.

«Guardian» также делает набросок пресс-релиза. В нем Расбриджер говорит: «Мы чрезвычайно обеспокоены тем, что российская власть фактически выгнала нашего московского корреспондента Люка Хардинга. Он годами терпел преследования от России и окружающих ее регионов за свои материалы, но то, что правительство сейчас выгоняет репортеров, работу которых там не одобряют, является тревожным знаком. Отношение России к журналистам, как отечественным, так и зарубежным, является основанием для значительного беспокойства».

Я добавляю: «То, что меня выгоняют, не имеет ничего общего с фальшивыми объяснениями. Это — наказание за материалы о том, что Кремль считает запрещенным для публикации».

Мы соглашаемся напечатать статью о моем изгнании, как только сядем в самолет, направляющийся в Хитроу, и будем вне пределов досягаемости ФСБ.

Мы бронируем билеты на выезд из Москвы в среду, 24 ноября. Приезжают упаковщики. За несколько часов они сложили в коробки и должным образом упаковали большинство вещей, которые были в коттедже: книги, картины, карту ранней Москвы в рамке и настенные часы с изображением Путина и Медведева. Мы оставляем телевизор, нашу двойную кровать, доставленную из Индии, и несколько матрасов. Комнаты детей пусты.

За сутки до нашего отъезда звонит мой телефон. Это Николай, младший дипломат департамента прессы.

«Мистер Хардинг, у вас есть дети?», — спрашивает он.

«Вы же знаете, что есть», — уныло отвечаю я.

Он продолжает: «У меня для вас хорошая новость. Мы хотим предоставить вам визу на полгода, чтобы ваши дети могли закончить учебный год».

«А что потом?»

Пауза. «Потом вы должны будете уехать из России».

Оказывается, меня временно не выгоняют, чтобы выгнать позже.

В государстве, которым управляет таинственная и параноидальная олигархия, обычно невозможно узнать истинные причины, стоящие за административным решением. Решив выгнать меня, российское государство, похоже, отменило свое решение или по крайней мере отложила его. Причины непостижимы. Это могло бы быть прагматичной победой кремлевских либералов. Также возможно, что это дело рук британских дипломатов. Во время улучшения отношений между Москвой и Лондоном МИД России может представить свою «уступку» новому коалиционному правительству Британии как жест доброй воли. Более вероятно, что кого-то пробудила ото сна пиар-катастрофа, угрожающая случиться после того, как меня выгнали.

Фиби идет забирать детей из школы, когда я говорю ей о звонке Николая. Тилли только что попрощалась со своими друзьями. Ее учительница английского, миссис Семяник, дала ей экземпляр «Маленького принца», она сжимает свой табель успеваемости. Фиби выдает новость, что мы в конце концов остаемся в Москве.

Тилли бесится. Она бежит прочь через игровую площадку: «Вы, черт побери, разрушили мне жизнь, — кричит она. — Я, бляха-муха, не вернусь в свою старую школу!». Мисс Смит, учительница Раскина, мудрая и сердечная британка, которой за шестьдесят, ничуть не шокирована поведением Тилли. «Она права», — говорит мисс Смит.

Дома Тилли баррикадируется в своей спальни. Ей 13 лет. Она пишет:

«На нашей стене в прихожей висят скучные пластмассовые часы с лицами Владимира Путина и Дмитрия Медведева. Мой папа всегда говорит, что это — ироничная шутка, что эти часы и другие вещи, это частички политической сатиры, разбросанной по нашему дому.

Когда ваш отец — русский иностранный корреспондент «Guardian», политического юмора у вас будет с избытком. Помню, однажды мой папа попросил меня повесить на наших входных воротах табличку «Курятник» как шутку о финансовых махинациях.

Но когда мы шутим с правительством России, мы ничего от этого не ждем. По какой-то причине мы считаем себя неприкосновенными. Мы смеемся над «Димой и Володей», но не ждем, что они нам что-то сделают, кроме того, что яростно посмотрят на моего папу несколько раз и будут тихонько угрожать.

Поэтому это стало полным и абсолютным шоком, когда в один обычный вторник, только у меня завершился литературный кружок, мои мама и папа пришли к моей школе и довольно робко объявили, что мы поедем из Москвы в Лондон…