— Павел, посиди тут, подожди. Я отведу Броняка в машину, а ты дождись патруля. Привет, Павел… Ты был прав: нам исключительно повезло… Просто чертовски повезло…

Голос сержанта срывается.

Капитан уже не понимает, почему сержант уходит. Догнать бы, задержать его, потому что кругом темно и холодно, и он не хочет оставаться здесь один.

Страх охватывает все еще живое сознание. Наверное сержант думает, что он умер? Как убедить его в том, что это не так? Может он говорил «обопрись и иди» потому, что капитан действительно шел вместе с сержантом? Нет, сержант идет вместе с Броняком, и эта добыча сейчас ценнее всего золота мира.

Бегство из госпиталя, Галина, врач, бронированный сейф — все это живет в памяти одновременно, но где-то на разных этапах сознания. Капитан не жалеет ни о том, что покинул госпиталь, ни о том, что случилось позже. Человек до конца должен нести груз, который на себя взвалил.

Капитана раздражает это банальное сравнение с грузом, потому что дело здесь совсем в другом, потому что все уже кончено, безвозвратно потеряно, и наступает мучительное одиночество, через которое нельзя перешагнуть.

И нет уже ни рая, ни ада, о которых ему рассказывали в детстве. Есть только одиночество — в беспощадном круге его время останавливается для умерших.

В коридоре, образованном штабелями ящиков и мешков, лежит едва различимое в темноте тело капитана Вуйчика. Белая рубашка в крови, рука вытянута вперед.

И пистолет, зажатый в этой руке.

И больше ничего.