– Прости меня, – сразу начал извиняться Симон, – я не контролировал себя, просто не знаю, не помню, что было утром. Я уже сутки по больницам и вдруг утром понял, что пропустил самолет.

– Ничего, дорогой, – вытирая слезы, шептала она, – как папа?

Как выяснилось, папа будет в порядке, но за ним нужен был уход, и Симон не мог вылететь до тех пор, пока не прилетит из Аргентины мама. Лайла порывалась тут же вылететь во Владик, но Симон категорически отказался, не хотел затруднять, втягивать в свои проблемы, хотел, чтобы все было, как говорится, на позитиве.

Лайла согласилась ждать. Она снова стала возвращаться по вечерам к компьютеру.

«Ничего, – утешала себя она, – по крайней мере, меня ждет там Симон, а у других только кошка дома», – успокаивала она себя. Она казалась себе выполняющей какую-то миссию, где в конце ее ждало признание и свобода, потому тщетно пыталась поддержать упавшего духом Симона, предлагала связи, знакомства и даже денег. Симон отказывался. Лайла, вопреки его отказам, принялась обзванивать знакомых, выспрашивая хорошего кардиолога, как говорится, била в колокола и наконец нашла какого-то «светилу». Вечером она вывалила эту новость на Симона и приготовилась ждать от него восхищения и благодарности. Но ничего не последовало. Он просто сказал:

– Ничего не надо, мы справимся, – и поторопился распрощаться.

«Мы – это кто? – обиженно подумала Лайла. – А я что, не «мы», получается?!»

Опять ее выкинули из какого-то ей недоступного круга. И так всю жизнь. Ни на радость, ни на горе ее не звали. Никому не надо было ничего разделять. У каждого кроме нее был свой мир, свое «мы». А она всегда была – «она». Да как же порвать эту цепь?

Она вспомнила свою бабушку. Та всегда жила одна, такая миленькая, чистенькая, добренькая и ухоженная, бабушка. У нее и в 80 была идеальная прическа, воротничок с белыми кружевами и на столе всегда стояла вазочка с персиковым вареньем. Бабушка по имени Любовь жила одна и умерла одна. Она была очень красивая, положительная и никому не нужная. Этому миру не нужно добро. На нем не заработаешь. Вот только почему?

Жить одной – это талант. Надо уметь ни за кого не отвечать, ни о ком не заботиться. Не надо оправдываться и делиться. Только вот Лайла хотела, хотела не просто делиться, а отдать себя, порвать на части, накормить, если надо, собой, только был бы кто-то, кому это нужно! Но ничего не происходило. Люди заходили в ее жизнь, иногда даже не разуваясь, как в отель с 2 звездами. Плюхались на кровать, ели печенье, разбрасывая крошки по белоснежным подушкам, с утра оставляли грязную посуду на кружевной скатерти и уходили, сильно хлопнув дверью. Две звезды, делай что хочешь. В пятизвёздочном отеле себе такого не позволишь…

Она как бы обиделась на Симона, втайне ожидая его звонка и объяснений, и он позвонил, сказал все, что она хотела услышать. Извинился за грубость, сославшись на усталость и нервы. Потом сразу же наметили новую дату его приезда в Москву. Через неделю Лайла снова начала считать часы.

Просто она была одинокая и добрая, и к тому же всегда лучше, когда тебя кто-то ждет, – так думала она, убегая с работы. По офису ползли слухи, что новый редактор, то есть она, «слетела с катушек» от виртуальной любви по Интернету. Ну кто ее тянул за язык, сказала-то всего 2–3 женщинам, а в курсе все издательство. Так, глядишь, и уволить могут. Была нужна, пока сидела в офисе до полуночи, а теперь как все стала: в семь часов домой вприпрыжку…

– Надо бы поаккуратнее, – пропищал внутренний голос.

– Это они от зависти, – завопила логика Лайлы.

Ожидание и подготовка к приезду пошли по новому кругу. Снова приготовление блюд, примерки, уборка. Дни тянулись медленно. Они почти не общались. Симон проводил много времени с отцом, возвращался домой поздно, когда Лайла еще спала или уже спала. С этой разницей во времени она совсем запуталась, ходила невыспанная, но довольная.

«Оказывается, не само счастье питает, – думала она, – а его ожидание. Вот, что дает истинное наслаждение: ждать и надеяться, что все случится, и случится непременно так, как ты себе это представляла, а иначе ведь быть не может».

Неделя прошла, Симон позвонил, как и обещал, голос у него был убитый, слова едва слетали с губ.

– Отец не хочет, чтобы я уезжал, говорит, у него предчувствие… Просит остаться с ним и с мамой.

Лайла молчала.

– Ну скажи мне что-нибудь! – взмолил он.

– Давай я прилечу к тебе?

– Это было бы замечательно, просто великолепно, я просто не осмеливался тебя просить, ведь я понимаю, где ты, а где я…

– Ну что ты! – воспрянула духом Лайла, уже готовая на любые жертвы: лететь, спасать, нянчить, платить, да что угодно, лишь бы наконец встретить его, самого любимого! Человека, которого она в жизни никогда не видела, но который вот уже 2 месяца являлся для нее смыслом всего существования.

Эта жертвенность распыляла в ней такую движущую силу, что, казалось, не будь самолетов, она взмахнула бы крыльями и перенеслась на другой конец страны, несмотря на все бури и ураганы, уготованные природой.

– Хотя, – спохватился вдруг Симон, – что же это будет за встреча у нас такая? Рядом с больничной койкой, мама вся на нервах, я должен быть тут, к тому же, работу совсем забросил. У нас японцы прилетают, а проект не готов, мой напарник по ночам сидит один, пока я тут. Нет, плохая идея. Я буду беспокоиться за отца, за работу, за маму и еще за тебя. Нет, очень плохая идея, – размышлял он уже вслух, совершенно не слушая Лайлу, которая пыталась вставить в его монолог хоть один звук.