Он шагнул вперед, алый меч занесен. Хотелось бы Ярви встретить смерть с улыбкой – только немногим, пусть и королям, достает отваги перед распахнутым зевом Последней двери. Может статься, королям – меньше других. Он отодвигался ползком, выставив перед собой сухую руку, словно она могла оградить от клинка.

Хурик скривил губы.

– Да, из тебя такой король, что…

– Это мы увидим, какой.

Подбородок Хурика резко дернулся, и под прядями седеющей бороды сверкнул металл. Кинжал, заточенный до ледяного блеска. Возле него, со сведенной от злобы челюстью и суженными глазами, выросло лицо матери.

– Бросай меч, Хурик.

На миг тот замешкался, она же наклонилась к его уху и прошептала:

– Ты меня знаешь. Куда лучше многих. Неужто и впрямь… – и она начала проворачивать лезвие, пока по толстой шее телохранителя не побежала кровь, – …ты усомнился в моей решимости?

Хурик сглотнул и вздрогнул, когда загрубелый кадык проскреб по острой стали. Меч стукнулся оземь.

Ярви вскарабкался на ноги, крепко сжимая меч Шадикширрам – острие клинка нацелилось в грудь Хурику.

– Постой, – сказала мать. – Сперва мне ответь. Ты пробыл моим Избранным Щитом девятнадцать лет. Отчего ты преступил клятву?

Хурик сместил взгляд на Ярви. Полный грусти и безысходности.

– Одем объявил, что мальчишка должен умереть – иначе умрешь ты.

– Почему ж ты не убил его не сходя с места?

– Потому, что так повелел Верховный король! – прошипел Хурик. – А слову Верховного короля не отказывают. Я клялся защищать тебя, Лайтлин. – Он отвел назад плечи и медленно прикрыл глаза. – А не твоего сына-калеку.

– Тогда ты свободен от клятвы.

Кинжал сдвинулся самую малость – и Ярви потерял равновесие, когда его щеки оросила кровь. Хурик упал, лицом пропахав дерн, а Ярви стоял с безвольно висящим мечом и пялился на темную лужу, ползущую сквозь траву.

Жар охватил его кожу. В горле застрял вдох. В глазах плясал свет, руки не поднять, пульсировали отбитые ребра. Ему хотелось одного – присесть. Сесть в темноте и плакать.

Убитые и раненые, посеченные клинками и пронзенные стрелами устилали теперь травяную площадку, место детских игр Ярви. Заветные мечи и щиты, наследие знатных родов, повыпадали из безжизненных пальцев и разбитые валялись в кровавой грязи. Двери Зала Богов стояли заперты, возле них собрались люди Ярви – те, кто еще был на ногах. С ними Ральф – лицо в красных натеках, в волосах багровеет рана. Двое громадин-инглингов гулко били топорами, но массивная древесина держалась прочно.

И прислонившись к стволу раскидистого кедра – того, на который Ярви со страху и не пытался залезть, за что брат его нещадно высмеивал, – недвижно сидел Джойд. Его голова была запрокинута, а руки покоились на окровавленной пояснице.

Рядом на коленях стояла Сумаэль. Свесив голову, она выпячивала губы, обнажая клыки. В горсти она сжимала комок кровавой рубахи Джойда, будто пыталась его поднять. Будто пыталась унести в безопасное тепло, как однажды он ее нес. Но теперь нести его было некуда, даже найди она в себе силы.

Некуда, кроме как в Последнюю дверь.

И понял Ярви, что Смерть не сгибается в поклоне пред каждым, пришедшим к ней; не указывает путь, почтительно вздымая руку; не произносит исполненных глубины слов; не отмыкает засовов. Ей не нужен ключ на груди – ибо Последняя дверь вечно отворена. И Смерть, нетерпеливо прикрикивая, гонит туда стадо мертвых, с небрежением к их роду, званию или славе. Гонит очередью, которая все длинней и длинней. Неистощимой, сплошной вереницей.

– Что я наделал? – прошептал Ярви и, колеблясь, шагнул в сторону Джойда и Сумаэль.

– То, что должно. – Хватка материнской ладони на плече оказалась тверже железа. – Не время скорби, сын мой. Мой государь.

Половина ее лица белее белого, другая в красных крапинах – самой Матерью Войной выглядела она сейчас.

– За Одемом. – Она сдавила сильнее. – Убей его и верни Черный престол.

И Ярви стиснул зубы и кивнул. Дороги обратно быть уже не могло.

– Хватит! – окликнул он инглингов. – Есть другой путь.

Они опустили топоры и сумрачно уставились на него.

– Матушка, останься с ними. Сторожите дверь, и пусть ни один не уйдет.

– Ни один, покуда жив Одем, – ответила она.

– Ничто, Ральф – соберите дюжину бойцов, и за мной.

Ральф, тяжело дыша, оглядел бойню во дворе цитадели. Раненые и при смерти, хромающие и окровавленные. И Джойд, храбрый Джойд, тот, кто вступился за своего одновесельника, теперь сидел спиной к стволу кедра – ни весла, чтобы толкать, ни мешка, чтобы таскать, ни ободряющих слов больше не будет.

– Найдется ли пригодная дюжина? – прошептал старик.