Хороший девиз для всякого умного делового человека, профессионала — «быть, а не казаться»; может быть, наступит время, когда девиз этот станет девизом всего нашего общества.

Друзья Полеванова иногда говорят ему, что напрасно он взбунтовался против Чубайса с его американскими советниками, а следовательно, и против Ельцина, ведь ясно было как Божий день, что Ельцин искал себе преемника и на Полеванова «положил глаз», сделал ставку. Был бы сейчас преемником, командовал бы страной… В ответ Полеванов только качает головой:

— Нет, нет и еще раз нет!

— Почему?

— Мне надо было каждый день подписывать бумаги по уничтожению России, а я не мог этого делать.

Вот здесь у них, у Шебаршина и Полеванова, никогда не возникало споров, да и не наука это вовсе, вопрос об уничтожении России — нравственный, кому-то это хочется сотворить очень и очень, и надо бить по рукам, вообще предпринимать все, чтобы не дать сделать это, и судьба страны, в которой они родились и жили, беспокоила их очень…

До самой последней встречи, до последнего разговора.

Обсуждали они, естественно, и тему лидера в обществе. Подсчитано: для того, чтобы человек сделался известным, нужно немного. Нужно, чтобы он семнадцать раз в месяц появлялся на экране телевизора. Больше не надо — ровно семнадцать раз.

Так стали известными Зюганов и Жириновский, Починок и Козырев, Рыбкин и Митрофанов, десятки других, самых разных людей. Как только они исчезают с экрана «ящика», так люди начинают забывать их. Причем до обидного быстро и настолько глубоко, что даже фамилии их потом не могут вспомнить, вот ведь как. Кроме, может быть, отдельных особ, например, Чубайса с его ваучеризацией: этот человек умудрился задеть, обвести вокруг пальца едва ли не каждого первого жителя России. Чубайса забудут не скоро.

Полеванов говорил Шебаршину:

— Не будем ставить знака равенства, как и знаков «минус» или «плюс», но двадцатый век прошел под знаком трех людей — Ленина, Сталина и Гитлера.

Шебаршин частично соглашался с ним, частично нет. Особенно много споров было вокруг Сталина. Леонид Владимирович называл его «варваром двадцатого века», потом позицию начал потихоньку менять.

— В Израиле живут не самые глупые люди, согласитесь, — говорил ему Полеванов, — там, например, о Сталине вышел двухтомник, и совсем не ругательный, как можно предположить…

— Понимаю, ведь не будь Сталина, не было бы, наверное, и Израиля, — согласился с ним Шебаршин, — все правильно.

— В Израиле Сталину собираются открыть памятник…

— Показательная штука, хотя уже и слишком.

Пришло время, и Леонид Владимирович начал производить переоценку этой личности: чего в «варваре двадцатого века» больше — хорошего или плохого? Делал эту переоценку для себя. И, видать, то, что он перестал называть Сталина «варваром», было результатом этой сложной переоценки, хотя результатом и промежуточным, неокончательным.

К разговору о Сталине Шебаршин с Полевановым возвращались много раз, часто тему Сталина перебивала тема другая, но это вовсе не означало, что на этом поставлена точка.

Хотя и говорят, что незаменимых людей нет, Шебаршин был незаменим — в обществе после его ухода словно бы пустота какая образовалась, дыра, и ничем пока эта пустота не заполнена. Шебаршин — это Шебаршин, второго такого человека на горизонте Полеванова не видно. Вполне возможно, что вряд ли он появится в ближайшее время.

А может быть, не появится и вообще. И от этого делается печально.

Как-то, сидя на даче, совершенно одинокий — Нина Васильевна была похоронена, сын находился за границей, у внука Сережи были свои дела, — понимая, что жизнь идет к закату, Шебаршин составил список людей, которых предала Москва… В самое разное время. А ведь эти люди были верны Советскому Союзу, а значит, были верны России. И из-за своей верности погибли.

Предательство было, конечно, грандиозным.

«Бела Кун, М. Н. Рой, австрийская компартия, Ван Минь в Китае, коммунисты в Курдистане, Азербайджане (они были повешены шахскими войсками), Ракоши, Хонеккер, Живков, Наджибулла, брошенный на растерзание Ярузельский».

Если Белу Куна и Ван Миня Шебаршин не знал, то Наджибуллу и Хонеккера знал хорошо, и не только их, потому ему делалось больно, когда он думал об этих людях.

«Опасно связывать свою судьбу с Москвой, — написал он. — Она не предает, она просто забывает своих друзей и союзников».