Ифнесс остановил двуколку у парадной лестницы между портиками храма. С террасы на крыше портика выглядывали изможденные, бледные лица нескольких хилитов.

Подняв голову, Ифнесс громко спросил: «Что случилось?»

Хилиты молча стояли, как призраки в белых рясах. «Эй, там! — голос Ифнесса стал жестким, даже грубым. — Вы меня слышите?»

Головы и плечи хилитов на террасе медленно исчезли — Этцвейну, смотревшему вверх, показалось, что они задумчиво упали навзничь.

Прошло пять минут. Три солнца величественно кружились в слепящем небе. Каменные стены дышали жаром. Ифнесс Иллинет сидел неподвижно. В душной тишине Этцвейн снова задал себе вопрос: «Почему этот странный человек так интересуется рогушкоями и причиненной ими катастрофой?» На этот раз, однако, он чувствовал, что сумасшествием тут и не пахнет — Ифнесс руководствовался важными соображениями, но тщательно скрывал их от Этцвейна.

Железные ворота над лестницей с лязгом растворились — хилиты выстроились на верхней площадке нестройной маленькой толпой. Первым вышел открывший ворота круглолицый молодой человек — полный, с крупными, тяжелыми чертами лица, редкими желтоватыми волосами и плотной желтоватой бородой. Этцвейн сразу узнал Геаклеса. За повзрослевшим Геаклесом стояла дюжина других хилитов, среди них — Оссо Хигаджу.

Ифнесс резко, отчетливо спросил: «Что здесь произошло?»

Оссо ответил хрипло — будто у него в горле застряло что-то горькое и липкое: «Нас ограбили рогушкои. Причинен непоправимый ущерб».

«Сколько их было?»

«Пятьдесят, не меньше. Они окружили храм, как стая диких зверей! Ломились в двери, грозили оружием, сожгли кожевенный завод».

«Защищая женщин и свое имущество, вы, несомненно, заставили врага отступить с тяжелыми потерями?» — сухо поинтересовался Ифнесс.

Хилиты возмущенно переглянулись. Геаклес презрительно рассмеялся. Оссо желчно произнес: «Мы отрицаем насилие. Непротивление злу — наше единственное оружие».

«Пытались ли защищаться похищенные женщины?» — невозмутимо продолжал допрос Ифнесс.

«Пытались, и многие. Это ничему не помогло. Наоборот, они отяготили душу озлоблением и непокорностью божественной воле».

«И божество наказало их вдвойне, — кивнул Ифнесс Иллинет. — Почему вы не помогли им спрятаться в храме?»

Этот вопрос хилиты встретили стоическим молчанием, укоризненно разглядывая невежду.

Ифнесс задал другой вопрос: «Каким оружием пользовались рогушкои?»

Геаклес почесал в бороде, посмотрел вдаль и огорченно ответил, будто высказывая соболезнование: «У них были палицы с железными шипами. Еще у каждого за поясом был блестящий ятаган — они ими не пользовались».

«Когда они ушли?»

«Не прошло и часа. Согнали женщин в колонну, старых и молодых. Только младенцев не взяли, выбросили в отстойник. Мы понесли огромную утрату».

Этцвейн не мог больше сдерживаться: «Где они? Куда ушли?»

Наклонив голову, Геаклес внимательно посмотрел на Этцвейна, повернулся к Оссо и что-то пробормотал тому на ухо. Оссо сделал три быстрых, коротких шага вперед.

Ифнесс холодно и вежливо повторил вопрос: «Куда они ушли?»

«Вверх по долине Сумрачной реки — туда, откуда явились», — сказал Геаклес.

Оссо указал на Этцвейна пальцем протянутой руки: «Ты — чистый отрок Фаман Бугозоний, непристойно осквернившийся и бежавший из Башона!»

«Меня зовут Гастель Этцвейн. Я сын друидийна Дайстара. Моя мать — госпожа Эатре».

Оссо угрожающе спросил: «Зачем ты приехал?»

«Выкупить свою мать из крепостного долга».

Оссо улыбнулся: «Мы не заключаем сделки с посторонними».

«У меня с собой приказ Человека Без Лица».

Оссо крякнул. Геаклес великодушно прижал руку к сердцу: «В чем затруднение? Верни нам деньги и забирай женщину».

Этцвейн не ответил — его внимание сосредоточилось на долине Сумрачной реки, куда он в детстве не отваживался заходить, опасаясь ахульфов. С тех пор, как их увели рогушкои, женщины не могли пройти больше пяти километров. Этцвейн яростно соображал. Он взглянул на сыромятню — разрушенную, сгоревшую дотла. Поодаль стояли еще нетронутые сараи, где хранились химикаты и красители. Этцвейн повернулся к Ифнессу, тихо спросил: «Могу я воспользоваться вашими быстроходцами и двуколкой? В случае их потери я возмещу расходы, у меня с собой тысяча шестьсот флоринов».

«С какой целью?»

«Я попытаюсь спасти свою мать».

«Как?»

«Это зависит от Оссо».

«Берите двуколку. В конце концов, что такое старая колымага и пара быстроходцев?»

Этцвейн обратился к Оссо: «Рогушкои испытывают страстное влечение к вину — почти такое же, как к женщинам. Дайте мне два больших бочонка вина. Я отвезу их вверх по долине и отдам рогушкоям».

Оссо моргал в замешательстве: «Ты намерен содействовать их мерзкому разгулу?»

«Я намерен их отравить».