А когда подошла очередь Егорова выступать в прениях, то многие его «товарищи» по партии поморщились. Он сразу расположил к себе слушателей простотой манер, отсутствием витиеватых фраз и желанием как можно глубже вникнуть в значение происходящих событий. В короткой речи Александр Ильич высказал удовлетворение победой революции, сообщил, что левые эсеры вошли в Советское правительство, что он, Егоров, и его пятнадцать товарищей солидаризируются с революцией и идут вместе с большевиками.

Среди эсеров и меньшевиков растерянность. Их предводители кричат Егорову: «Предатель!» — а тот, спокойно закончив выступление, под аплодисменты зала с улыбкой занимает свое место в президиуме.

Председатель большевик Войтов ставит на голосование вопрос о поддержке Советского правительства всеми средствами и силами армии. Подавляющим большинством голосов резолюция принимается,

Меньшевики и эсеры с шумом покидают зал. Свистом и улюлюканьем провожают их делегаты съезда.

И тут на сцену снова вышел Егоров. Он поднял руку, призывая к тишине, и звучным, красивым баритоном вдруг… запел! Миг — и делегаты подхватили с детства знакомые каждому слова родной «Дубинушки»:

гремел зал.

А я стоял и продолжал удивляться на «эсера».

Позднее в совершенно других условиях доведется мне ближе познакомиться с этим удивительным человеком, узнать и понять причины его поведения на съезде. Пройдет немного времени, и он порвет с левыми эсерами, станет одним из активнейших большевиков, выдающимся организатором и полководцем Красной Армии. А пока он солидаризируется с нами песней, знакомой и дорогой…

Закончился съезд. Егоров, как и я, был избран в армейский комитет. Здесь я узнал, что этот чуть выше среднего роста, широкоплечий человек с простым русским лицом хотя и был подполковником, но родился в крестьянской семье. В молодости (в дни Октября ему было 32 года) работал грузчиком и кузнецом, учился урывками, по ночам. Только благодаря огромной воле и тяге к знанию Александр Ильич успешно выдержал экзамен за среднюю школу. Уже тогда он был близок к революционно настроенной молодежи, почему и попал под надзор полиции.

После окончания Казанского пехотного училища стал офицером. С самого начала войны находился на фронте, участвовал во многих боях, был пять раз ранен. Благодаря личной храбрости и способностям быстро стал командиром полка.

После Февральской революции Егоров, сын крестьянина, поверил эсерам, выдававшим, себя за защитников крестьянства, вступил в их партию. Но иллюзии быстро прошли. Сама жизнь показала, кто за интересы крестьян борется по-настоящему, а кто только на словах. И Егоров стал отходить от эсеров, прислушиваться к большевикам.

За резкую критику правительства Керенского Егорова отстранили от командования полком. Его судили и приговорили к заключению в крепость.

К сожалению, мне тогда не пришлось долго работать с Александром Ильичом: он поехал в Петроград делегатом на Всероссийский съезд Советов, а я отправился в Псков комиссаром почт и телеграфа Северного фронта.

Встретиться с А. И. Егоровым во второй раз мне пришлось в тяжелые для молодой Республики Советов дни, когда предательство Троцкого, сорвавшего в Брест-Литовске мирные переговоры, развязало руки немецким империалистам. Германские дивизии перешли в наступление. Не исключалась возможность интервенции и со стороны вчерашних союзников России — держав Антанты.

Старая русская армия уже не существовала, новая, советская, еще не была создана. Разрозненные части распавшейся бывшей I армии Северного фронта не могли противостоять германским войскам. Создалась угроза Пскову.

Наш небольшой эшелон с ценнейшим имуществом почтово-телеграфного управления фронта двигался в сторону станции Дно. На одном из полустанков состав задержался. Я выскочил из вагона и неожиданно увидел Егорова, шагающего по путям с каким-то матросом. Увидев меня, Александр Ильич остановился и приветливо поздоровался.

Спросил:

— Что вы здесь делаете?

Рассказываю ему, что эвакуирую средства связи. В свою очередь, интересуюсь, как он попал сюда.

Оказалось, что Александр Ильич — начальник подрывной команды, следующей в сторону противника в специально оборудованном составе. Военный отдел ВЦИКа поручил ему взрывать все большие и малые мосты на пути продвижения немцев. Егоров горел желанием как можно лучше выполнить ответственное задание.

Помнится, я тогда подумал: «Что это? Преданность честного русского офицера при вторжении врага на родную землю или новый, советский патриотизм, рожденный преданностью советскому строю, которому грозит опасность?»

Одно было для меня бесспорно: правительство дало Егорову важное задание в деле защиты государства. А то, что он с таким жаром принял боевой приказ, внушало уверенность в его успешном выполнении.

Почти год прошел с того дня. Много воды утекло. Провокационное убийство германского посла Мирбаха, злодейское ранение Владимира Ильича Ленина, прямые восстания эсеров против советской власти (такой мятеж, между прочим, имел место и в одном из полков 38-й Морозовско-Донецкой дивизии, которой я командовал) — все это как-то затушевало в моей памяти образ левого эсера Егорова.