«24 апреля [1945 г.] Гитлер телеграфировал генерал-лейтенанту Риттеру фон Грайму в Мюносен, приказывая явиться в рейхсканцелярию по чрезвычайно срочному делу. Проблема попасть в Берлин была в то время очень сложной, так как город был уже практически окружен русскими. Однако Грайм решил, что с помощью Ханны Райч, как его личного пилота, в город можно проникнуть на жироплане, который сможет сделать посадку на улицах или садах рейхсканцелярии».

Но жироплан был поврежден. Поэтому фон Грайм полетел с другим лётчиком под прикрытием 40 истребителей. X. Райч как личный пилот и друг Грайма попросила взять её с собой.

«Ее отчет о полете в Берлин для доклада Гитлеру и о её пребывании в бункере фюрера самый точный из всех, какие можно получить об этих последних днях, хотя в отношении судьбы Гитлера — “умер он или не умер” — этот отчёт отвечает только в той мере, в какой описывает душевное состояние и безнадежность последних минут, откуда можно делать индивидуальные выводы. По её собственному мнению, фактическое положение и физическое состояние самого Гитлера делали невозможной всякую мысль о бегстве».

«Похоже на то, что Райч была одной из последних или даже последней из вышедших из убежища живыми»…

По дороге завязался воздушный бой, у самолёта фон Грайма оторвало дно, а сам Грайм был ранен в ногу. В бункере Гитлера ему сделали перевязку.

«По словам Райч, Гитлер вошел в комнату раненного с выражением глубокой благодарности фон Грайму за его прибытие. Он говорил что-то о том, что даже солдат имеет право не подчиниться приказу, если все говорит за то, что выполнение этого приказа бесполезно и безнадежно. После этого Грайм рапортовал о своем прибытии официальным порядком.

Гитлер: Знаете, почему я вас вызвал?

Грайм: Нет, мой фюрер.

Гитлер: Потому, что Герман Геринг изменил и покинул и меня, и родину. За моей спиной он установил связь с врагом. Его действия были признаком трусости. И вопреки моему приказанию он сбежал в Берхтесгаден. Оттуда он дал мне непочтительную телеграмму. Он сказал, что я когда-то назначил его своим преемником и что теперь, поскольку я не могу больше управлять из Берлина, он готов управлять вместо меня из Берхтесгадена. Он закончил телеграмму заявлением, что если он не получит от меня ответа сегодня до 9.30 телеграфом, то будет считать, что мой ответ положителен.

Эту сцену Райч описывает как “трогательно драматичную”. Говорит, что, когда фюрер говорил об измене Геринга, в его глазах были слезы, что голова его опустилась, что лицо было смертельно бледным, и когда он передавал это послание Грайму, его руки тряслись и бумага сильно трепетала.

Когда Грайм читал, лицо фюрера оставалось смертельно мрачным. Потом каждый мускул в нем стал дергаться, и дыхание стало прерывистым. Только с усилием он достаточно овладел собой, чтобы крикнуть:

“Ультиматум! Резкий ультиматум!! Теперь не осталось больше ничего. Ничто меня не миновало. Никто не остался верным, никакая честь не устояла. Нет разочарований, какие бы не пришлись на мою долю; нет таких измен, каких бы я не пережил, а теперь ещё сверх всего это. Не осталось ничего. Все зло мне уже сделано”»{160}.

«Как объясняет Райч, происходившее было типичной сценой “И ты, Брут”», полной упреков и жалости к себе. Он долго не мог достаточно овладеть собой, чтобы продолжать».

«Гитлер кончил свою жизнь как преступник перед всем миром, — говорит Райч, но быстро добавляет: — Начал он не так. Вначале он думал только о том, как бы снова поставить на ноги Германию, как дать своему народу жизнь без экономических трудностей и плохой социальной защиты. Для этого он много играл, козыряя тем, что никто не имеет права распоряжаться жизнью его народа. Это было первой крупной ошибкой, его первым большим промахом. Но после того как первый риск дал успех, он впал в ошибку любого игрока — рисковал всё больше и, выигрывая, всякий раз легко шёл на новую крупную ставку».

«Всякий раз успех увеличивал энтузиазм народа, и это давало ему поддержку для следующего шага. В результате, говорит Райч, Гитлер сам изменился, превратившись из идеалиста-благодетеля в жадного и коварного деспота, он стал жертвой мании величия».

«Никогда, — заключала она, — нельзя больше в истории мира допускать, чтобы такую власть имел один человек».

Гитлер поручил фон Грайму и Райч найти Гиммлера, не зная, что тот уже вел переговоры с американцами о капитуляции, чтобы с Граймом организовать поддержку авиацией армии генерала Венка, рвущегося к Берлину, не ведая того, что войска Венка уже разгромлены.

В бункере не было связи, не было радио. Имелась только наскоро налаженная связь с курьером и один телефон, по которому никто не звонил, и некуда было позвонить.

«Райч описывает это (поведение Гитлера. — И. И.) как патетическую картину полного крушения человека. Трагикомедия разочарования, бесплодности и бесполезности — видеть человека, бегающего как слепой от стены к стене своего последнего убежища, размахивая бумагами, болтающимися в его нервно дергающихся руках, или сидящего сгорбившись у стола, водя по пропитанной потом карте пуговицы, представляющие его несуществующие армии… А то фюрер Германии беспомощно сидел в своём бункере, бессильно, как мальчик, играя в войну»{161}.