— Небольшая опера, можно сказать. Как мне сообщили, проба пера одного ареттинского композитора, желающего оставаться неизвестным и поручившего воплотить замысел своему добропорядочному знакомому, тоже музыканту. Впрочем, насколько мне известно, вы тоже его знаете — это маэстро Шеффре. Мы уже слышали некоторые фрагменты сего опуса, и, хочется заметить, они произвели на нас весьма благоприятное впечатление.

Покончив с любезностями, Кристина Лотарингская направилась к выходу, а маркиза, приотстав от всех, шепнула Эртемизе на ухо:

— Этот Шеффре странный человек: видела бы ты его, когда ее светлость заговорила с ним о восьмом июля. Ему как будто пятки прижгли! А потом на ходу придумал отговорку об отъезде в Ареццо, но уж я-то знаю все эти уловки…

Эртемиза пожала плечами:

— Он и в прошлом году уезжал куда-то в этот день, что в том такого?

— Ах, так у него традиция. Что ж, в этом случае после праздника ему достанет новостей, чтобы поделиться с таинственным ареттинским композитором! Послушай, дорогая, а ты так и не придумала ответ для Хавьера? Если хочешь, я могу передать и на словах — все останется между нами.

— Нет, Ассанта, ответа не будет.

— Послушай, милочка, но ведь никто не настаивает на обременительных отношениях, я советовала бы тебе смотреть на эти вещи проще, а уж о сохранении твоей репутации, будь спокойна, я позабочусь.

— Дело не в этом.

— Гм… Он тебе не понравился!

— Он мне чужой.

— Раймондо тоже когда-то казался мне чужим, и, если ты помнишь, я даже пряталась от него в монастыре. Но, смею надеяться, ты уже не та шестнадцатилетняя дурочка, какой была тогда я? Взгляни только, как он смотрит на тебя! От одного только такого взгляда можно понести! — хохотнула Ассанта, оставаясь верной себе в своих малоприличных шуточках. — Не отказывайся от того, что само идет в руки! Этот кабальеро готов ради тебя хоть каждый месяц приезжать сюда из своей богом и людьми забытой Тортосы! Да что там приезжать — он был намерен вызвать на дуэль твоего супруга, и, поверь, мне было очень трудно уговорить его отступиться. Дай же ему шанс, дорогая.

Они остановились в дверях. Эртемиза поцеловала ее в щеку:

— Спасибо тебе за заботу, Ассанта. Думаю, мне нужно работать, чтобы поспеть к сроку и не краснеть в Палаццо четвертого июля.

В кабинете начальника стоял обычный полумрак, и только маленький пятачок возле окна, где находился рабочий стол сера Кваттрочи, был освещен лучами июльского солнца весь день. Сам начальник сидел, барабаня пальцами по толстой папке, а вошедшие Селестино и да Виенна застыли перед ним в ожидании.

— Ну так вот, — глядя в окна башни напротив, заговорил Кваттрочи в своей обычной манере — словно это была уже середина беседы, — только что получили мы отчет коллег из Сиены, и вы не поверите…

Он достал бумаги и подтолкнул их по столу в сторону подчиненных. Стоя ближе к нему, Селестино взял листок.

— Снова наш Биажио [31] ? — спросил Никколо.

Селестино зачитал вслух отчет сиенских полицейских, и в самом деле пестривший приметами modus operandi уже хорошо известного в Тоскане серийного убийцы: жертвой снова был мужчина среднего возраста, не из бедных и далеко не из самых благочестивых, поскольку год назад привлекался к суду за принуждение к любовной связи несовершеннолетней девочки-сироты и сумел выкрутиться — по документу значилось, что представленных доказательств было недостаточно, а что скрывалось под этой формулировкой, да Виенна мог лишь гадать, однако судьи вынесли оправдательный вердикт. Убитый не был сиенцем, он приехал на скачки из Сан-Джиминьяно и остался в городе еще на неделю, закутив с приятелями. Обезглавленный труп нашли ночью с восьмого на девятое июля на юго-западной окраине города, в контраде Кьоччола, под каменной улиткой, а голова лежала рядом…

— «…в мешке из-под фасоли», — завершил чтение пристав и поднял глаза. — Всё то же самое!

— Всё да не всё! — возразил сер Кваттрочи, протягивая да Виенне вторую бумагу из своей папки.

На этот раз Биажио снова оставил свидетеля. Вернее, не оставил — не заметил. Мальчишка-торговец увидел дерущихся мужчин, но побоялся выдать себя криком и остался на месте, но зато рассмотрел все своими глазами при свете луны. Тот, что был выше, в шляпе, надвинутой на глаза, старомодном — очень длинном — плаще и с подвешенным в заплечных ножнах двуручным мечом, сбил своего противника с ног сокрушительным ударом кулака. Влепившись в стену, второй попытался закричать, и тогда Шепчущий сделал быстрое движение рукою возле его горла, после чего тот мог лишь хрипеть и хватать воздух ртом. Сам преступник тем временем, бормоча какую-то молитву — мальчишка различил несколько знакомых слов из Писания, — извлек из-за спины свой меч, повалил жертву навзничь и одним ударом обезглавил ее. Сталь громко лязгнула о булыжник, пройдя плоть насквозь. Затем убийца ухватил мертвую голову за волосы, пихнул ее в мешок, сам мешок бросил на труп, вытер клинок об одежду мертвеца и бесшумно растворился в темноте узких средневековых улочек.

— И даже не стал обчищать его карманы и срезать кошелек? — удивился Селестино.

— Нет, здесь указано, что все деньги остались при убитом.

— Тогда, быть может, это плагиат? Кто-то, кому тоже не дают покоя лавры Буллы и Матерна [32] , подделывается под Биажио?

Да Виенна пожал плечами. Эта история уже раздражала, как мозоль в сапоге. В деле Густаво Ферруссио не прояснилось ничего: все посетители трактира Пьяччо, кого удалось разыскать из игравших в ту ночь, твердили приблизительно одно и то же — Ферруссио ушел облегчиться и с тех пор не возвращался, спустя некоторое время домой отправился художник Стиаттези, а чуть погодя — учитель музыки; больше никого из них за столом не видели. На следующий день после похорон двойняшек да Виенне удалось переговорить с Пьерантонио, и тот уверенно отрицал присутствие во время схватки в подворотне какого-либо таинственного спасителя с мечом: «Да не было там никого! Это мы с этим, как его?... с этим щеголем-музыкантом их всех пугнули! Вот они и разбежались кто куда! Они же не знали, что ни с кем из рода Стиаттези, когда мы злимся, лучше не связываться!»

— Так значит это у вас, синьор, был меч, которым вы уложили двоих разбойников?

— Какой меч? Нет, не было у меня никакого меча. У меня — кинжал! Меня голыми руками не возьмешь, вот что я скажу вам, синьор пристав!

— Но откуда тогда взялись в той подворотне два трупа?

— Какие два трупа?

Никколо ушел из дома у набережной, ощущая, что в результате этой беседы мозги его изрядно пострадали, и горя желанием или срочно выпить чего-нибудь горячительного, или крепко кого-нибудь поколотить. «Синьора Чентилеццки ангел, просто ангел терпения!» — поделился он тогда с коллегами по возвращении в Барджелло.