Шрифт:
– Говорят, Бирюков, на какой-то совхозной ты женился? На деревенской?
– Ну.
– А я, все три раза, на городских, – вздыхает, потирает руки милиционер. – По молодости нравилось начинать жизнь сначала. Набело! С чистого листа. Любил жениться!.. И каждый раз одно и то же. Каблуки, помада, улыбка – и трындец: разговаривать не о чем… А ты? Разводиться думаешь? Или пока не созрел?
– Нет, – утыкается в воротник задержанный Бирюков.
– На городскую, значит, менять не торопишься? Эту, свою?
– У меня другой не будет.
– А у неё? – хохотнул милиционер. – Как насчёт другого?
– И у неё. Не будет.
– А если богатый позовёт? Который водяру сумкой не таскает? В кутузке не кантуется?
– Не пойдёт она, – хмурится задержанный Бирюков.
– В красивую жизнь?!.
– Исключено.
Крякнув недоверчиво, милиционер делает что-то вроде зарядки – слегка приседая, притопывая, передёргивая плечами.
– Красивая хоть? – спрашивает он сквозь решётку.
– Не знаю.
– Ну, какая она из себя?
– … Надёжная.
– Ладно, дрыхни. Капитан смену примет – отпустит… Ночь – дело временное, Бирюков. Спи… Но – помни: утро наступает всегда!
– Ага, – укладывается задержанный на короткий топчан, поджимая ноги. – Сплю…
Полным-полно ослов в степи, движущихся неуклонно, мелкой трусцою, не замедляя слаженного бега, к общему неизбежному месту – к всхолмью, которого ещё не видно никому. Их такое множество, что не окинуть всех взглядом. Седоков ещё нет. Но уготованные им животные уже вышли в путь… И только, ссутулясь, растерянная Нюрочка едет, одна-одинёшенька, в радостном утреннем свете…
– Бирюков! Ты же, ёлки, молодой! – бродит милиционер из угла в угол неприкаянно. – Чёлка детская, а выглядишь… лет на сорок с гаком. Ты ведь не пьёшь!.. Может, у тебя жизнь трудная была? А?
– Лёгкая.
– Болезнью Боткина не болел? Бесцветный ты какой-то… И одно слово из шести букв отгадать не можешь.
– Про оружие? Холодное?.. Нет. Не могу.
– Я-то уже почти весь кроссворд разгадал: смекалка!.. А чего по-взрослому не стрижёшься? Деньги на стрижке экономишь?
– Ага.
– Мотаешься с сумками, как старый пэтэушник… Может, у тебя жена всё до копейки отбирает?
– Не-е… Она не просит ничего. Вообще. Никогда.
– Тогда не разводись… Я тоже, вот, опять со своей первой расписался. Сглупил? Как ты думаешь?
– Не знаю.
– Зато я знаю. Сглупил, конечно. Надо было – со второй… А может, лучше – с дочкой старухи Собакеевой? А?
– …Какой?
– Которая в горкоме работала.
– Дочка?
– При чём тут дочка?.. Спишь ты опять, что ли?!
– Ну.
– …А как тебе глобализация, Бирюков?
– Никак.
– Правильно! Мир хочет стереть нашу индивидуальность! Потому он всегда учит нас не быть собой… И что за дежурство нынче выдалось? Ни разминки, ни встряски. Эх! Мороз…
Ликует весеннее утро. И уготованные для кого-то ослы уже в пути. Их великое множество… Бегут они под ясными небесами по всей степи, от небесного края – до небесного края. Но люди, которые сядут на них, ещё не знают про то…
– Да, Бирюков! Согрел ты меня чуток своей водкой. Но не развеселил!.. Спи.
– Ага…
Неудобно ехать Нюрочке тряско, неловко. И видно Ивану из камеры, сквозь чугунную решётку, как обмирает её душа и томится заранее – от неизбежности предначертанного… А следом, через большое расстоянье, бегут ослы без седоков.
Скоро великое множество людей поедет так же – ещё не знающих о том, что путь их начат… И каждому будет неудобно и тряско – сидеть на хребте, лицом к хвосту, упираясь ладонями в ослиную спину… И никому не отвратить рокового мига, намеченного – там, за цветущей степью, в конце пути, заканчивающегося одним общим всхолмьем, каменистым, возвышенным… Там – последний, смертный страх, которым изнывает душа заранее и томится: там – неизбежность конца. И начала, которого не постичь живущим…
Но утренний путь ещё долог, и степь цветёт и благоухает, и мягкий свет согревает поджавшуюся Нюрочку бесконечной весенней любовью, и лаской – необычайной, несказанной.
У Нюрочки есть ещё время тряского земного пути… На растерянном лице её – светлые слёзы, ясные слёзы обречённости.
– Опять капли, – хочет сказать Иван и стереть их ладонью, только его нет в этом сне.
– Они испаряются, – молча едет Нюрочка. – Уходят в облака… Поэтому здесь сухо. Дождик из наших слёз идёт давным-давно. Далеко, далеко…