– Мусор наиболее близок смерти. Это сама смерть, данная нам в зримых образах, – разглагольствовал он. – Некоторые психологические переживания ощущает каждый, выбрасывая что-либо в помойное ведро. Настоящее переживание смерти дается тебе каждую секунду твоего бытия, когда ты выкидываешь частицу себя, частицу прожитой тобою жизни на мусорную кучу. Стрижешь ли ты ногти, или сдираешь скребком старую кожу на пятках, смывая с себя вечером запахи дневного бытования.

Но есть оппозиция понятию «мусор» – это понятие «сокровище», – продолжал вещать Аско. – В нем сохранена идея «неисчезания». Мы с вами есть борцы с деструкцией и смертью материи ради духа человеческого. Мы превращаем мусор в сокровища, в наши сокровища! Мы, сортировщики мусора – санитары рода человеческого, хранители памяти и наследия.

Что такое наша жизнь в конечном остатке? – возвращался к базовым понятиям Аско. – Наша жизнь – это груда мусора, наша жизнь – это вещи и люди, с которыми мы соприкасались и которые впоследствии перестали нам служить. Они становились нам не нужны, и мы в том или ином виде от них отказывались, с ними расставались. И они превращались – для нас – в отработанный материал! Некоторые сразу после краткой встречи, а другие постепенно и мучительно долго. Но, каким бы мучительным ни было расставание, оно наступает неизбежно.

А что такое прожитый день? – вопрошал Аско. – Пакетик кофе на завтрак, обертка от сосиски, скорлупки от яиц, огрызок яблока и кожура мандарина?! Это помятая кровать и скомканные звуки радио… Это старый билетик на трамвай номер два… Это воспоминания и фотографии, которые, будто банные листы, прилипают к астральному телу…

То, что запечатлевает наш глаз-фотокамера, моргая веком, словно затвором, всё это лишь мусор и больше ничего. Мы видим на фотографии различные вещи, но это то, что люди скоро выбросят или уже выбросили к тому времени, когда мы рассматриваем фотографию или открытку. Единственное, что остается – живые воспоминания. Но они не фиксируются. В этом смысле «сокровища» и «мусор» находятся по одну сторону оппозиции: это всё вещи «других» и «для других». А по другую сторону обретаются личные необъективные воспоминания.

– Да-да-да! – страстно соглашалась Тююкки, на глазах становясь новым адептом учения местного философа и социального критика. – Когда я выкидывала диван, сам диван мне жалко не было. Мне было жаль звуков, которые он издавал. Жаль скрипов, потому что они смутно напоминали мне о счастливых часах с Йоссиком. Я долго не могла заставить себя расстаться с вещами покойного мужа, потому что они – история нашей жизни и нашей любви. А в детстве я не могла выкинуть старые рваные носовые платочки, потому что они становились мне дороги.

Инспектор Калле слушал речи Аско с куда как меньшим энтузиазмом. Он вдруг вспомнил, как мучительно быстро они расстались с Папайей. Местная по-этесска Папайя, заподозрив местного экзальтированного поэта Авокадо в плагиате, пришла к Калле и потребовала немедленно начать расследование. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, они с Папайей тут же, прямо на письменном столе с заявлением, полюбились.

Ради литературной карьеры Папайя готова была переспать с кем угодно. Стимулируя расследование, она ложилась в постель к Калле каждый день. Но потом Папайя нашла более удачный вариант развития карьеры и раздвинула ножки перед руководителем поэтической студии Гуафой Йоханновичем. Ведь он пророчил Папайе место профессора в литературном институте! От Папайи Калле осталось несколько помятых листков бумаги с поэтическими клятвами в вечной любви и верности и стихами про возвышенные чувства «до самого гроба».

– Остается один вопрос – для чего всё это? Почему так устроена жизнь? – вопрошал Аско и тут же сам отвечал: – Она так устроена, чтобы мы не держались за нее, как за ценность, но одновременно ценили каждую мелочь. Жизнь – это тягомотина, тоскливое беспросветное облако, которое словно поднимается от сжигаемого временем бытия, как от горящего мусора, и заволакивает всё вокруг, приглушая рецепторы, стирая чувства. Мусор возникает, прежде всего, как метафора длительного усредненного серого бытия – бессобытийности.

Что же касается особых сокровищ, тех вещей ручной работы, что пытаются выдать за искусство, за высшее достижение человеческого духа, то я скажу прямо: всё, что производят местный писатель Оверьмне, художник Кистти и скульптор Барокко, тут же становится мусором. Они плодят мусор, марая бумагу и холсты. По их вине искусство просто тонет в мусоре и само превращается в мусор. Все, что высказано деятелями так называемого искусства Оверьмне и Кистти, – шлак и мрак. Любое личное высказывание – это сплошная ложь, сплошной бесполезный мусор.

Настоящее искусство безлично. Настоящее искусство – простая вещь, которая наполняется теплом и светом обывателя, тем самым приобретая ценность. И неважно, тумбочка это или скульптура Микеланджело, картина Рембрандта или ночник. Каждая квартира – это музей, музей величия духа человеческого, музей вашей личной истории, музей вашей любви и дружбы, ваших побед и поражений, вашей бытовой экологии и гигиены.

Аско говорил, а Тююкки вспоминала, как ходили они с мужем Йоссиком по магазинам и покупали разные вещи. Как выбирали кровать и стенку. Самые простые предметы мебели и быта, казалось бы, но как тщательно и любовно они их выбирали!