Если найти на помойке старую, выброшенную куклу и, резко схватив ее за волосы, оторвать ей башку вместе с паклей волос, моментом напустить в отверстие сгустки клея «Момент», то потом, прижимая дыру к лицу и вдыхая мокрым носом ароматы, можно поймать с этой куколкой такой кайф-видение, будто ты занимаешься сексом с лучшей куколкой из сексшопа. Можно просто улететь через образовавшееся отверстие в параллельные миры… Эй, не весь еще клей пересох, еще мы можем клеить баб…

А потом ходить под этим кайфом целый день, сравнивая колонны и шпили с фаллосом, а многочисленные арки и подворотни с глубоким влагалищем. Холодный город располагает к взрыву страстей.

Помню, нанюхавшись с компанией Курта клея, я пошел проветрить мозги и пьяным прошатался все утро. Мне было так плохо, так тошнило, и болела голова! Я кружился и кружился по перпендикулярам и параллелям, ища себе пару на ночь. Только на ночь, потому что все мы – куклы, пластмассовые душонки. И я тоже, оторви и брось отморозок, шел на пластмассовых ногах. Хотя клей и не герыч, но, учитывая то, что я не ел больше суток… Я шел-кружил и уже готов был свалиться в первом попавшемся подъезде. Или упасть прямо на улице и отморозить все конечности. Я думал, что отброшу коньки, так меня мутило, или попаду под машину.

И вот в таком жутком состоянии я случайно набрел на красный крест и красный полумесяц. Заведение для бездомных «Эрмитаж». На кухню для сто восьмых, где меня подобрали прямо у дверей и затащили вовнутрь, где на меня одели чистую сорочку. Где дали таблетку от головной боли и вылечили. Где таким, как я, давали возможность помыться и вдоволь поесть. Вот это эмпатия.

Там среди ухаживающих за бездомными была девушка в платочке, очень похожая на мою тайную страсть из кафе «Лицедеи», но только не такая яркая и зажигательная, а очень тихая и скромная. Я долго не мог понять: видение ли это? Наркотический дурман? Она кормила бомжей, как маленьких детей с ложки, и была всем нам родной сестрой милосердия.

Я ел с большим аппетитом. Или еда была очень вкусной. Кажется, я уже трезвел, и требовались похмелье и хорошая закуска. А еще я с трепетом смотрел на девушку через туман слез и думал, что одни убивают бомжей, а другие их кормят. И что поистине у каждого из нас в этом городе есть свой двойник, свое альтер-эго.

После этого случая больше я в «Эрмитаж» не возвращался. И даже обходил его стороной, потому что стыдился. Стыдился показывать девушке, похожей на Лялю, или ее второй прекрасной сущности свое истинное бездомное, неприкаянное лицо. Уж лучше мы будем встречаться в кафе «Лицедеи» на капустниках. И она будет не такой прекрасной, а я не таким ужасным.

Однажды в зале ожидания на вокзале я видел сюжет про эмпатию. Девочку лет одиннадцати-двенадцати в хорошей одежде посадили на тротуар возле магазина. Она сидела, прижавшись к кирпичной стене спиной, с разводами мела на куртке и джинсах, с заплаканными глазами… Из ста мужчин только двое поинтересовались, что с ней, причем один из них был со своей женой. Женщин, подошедших к ребенку, было более пятидесяти.

Моя тогдашняя временная подруга, комментируя этот сюжет, сказала: «Ничего удивительного, женщины просто более любопытны, чем мужчины». После этого комментария я с ней расстался. Навсегда.

Для меня женщины – святые существа, а любопытные женщины – существа дьявольские. А кто такие манекены – мужчины или женщины? Есть ли у них эмпатия? Голые или в фартуках, они смотрят на меня с бездонной печалью в глазах.

Я шел по пересекающимся и непересекающимся параллелям и думал, что меня, как куклу, дергают за нити судьбы. Дергают, начиная с пуповины матери, и что эти нитки сейчас, как скрестившиеся улицы. Я шел и думал: не ради ли абсолютной свободы я собираюсь совершить теракт? Не для того ли, чтобы проверить: а есть ли она – это абсолютная свобода?

Но в отличие от Раскольникова, которого мы проходили в десятом классе, я не собирался переступить. Наоборот, я хотел, чтобы все было по воле Всевышнего, потому то больше всего меня интересовало – а есть ли он, мой Всевышний Демиург, и все ли осуществляется по его закону?

И мне очень интересно, к чему может привести его высшая воля, чем все это может закончиться. Одно из двух, думаю я. Либо все сорвется в последний момент – и мы несвободны. Либо, если теракт состоится, то мы свободны в своем выборе. Потому что ни одна религия мира не может одобрить такое зверство, как убийство детей.

Погревшись в метро, я вышел на промозглый ветер. Передернув плечами как затвором, засунул руки в карманы, будто вставил обойму в автоматическую винтовку, и пошел вдоль улицы.

Идеально проложенные линии, словно прошитая на машинке швейная строчка, как протянутые телефонные провода или линии электропередачи. Я пошел по своему обычному мистическому маршруту мимо Петропавловки к рынку, чтобы сесть там на трамвай и отправиться на службу. Навстречу мне попались уличные музыканты, что совсем не умели играть, однако бренчали и пиликали.