Вот таким макаром, Борис и Миша пришли к огромному новехонькому, сверкающему затемненным стеклом «Баскетхоллу». Шла финальная серия «Уникса» и «Урал-грейта». Купив с рук незаметно от друга «лишний» билет, Мишка провел Борю в сектор номер 4. Игра уже началась под страшный рев и свист трибун. Боря воочию увидел, как такие же нескладешные верзилы, как он, играют, не обращая внимания на улюлюканье, свист и оскорбления собравшихся. Этот травящий рев-визг, особенно в адрес центрового Энсти, когда тот промахивался, напомнил Боре самые неприятные мгновения его жизни.

Боря не знал, куда деться от страха. Но тут, к его счастью, первая часть игры закончилась. Зрители потянулись в фойе, и Миша тоже вдруг рванулся с места в карьер, схватив Бориса за руку: «Пойдем!»

И уже спустя пару секунд – Борис боялся отстать от Мишки и затеряться – они оказались на площадке под сводами красавца дворца в окружении сотни глаз.

– Подойди поближе и бросай в кольцо, – сказал Миша после того, как ведущий протянул Боре мяч.

– Я?

– Да, ты.

– А что будет, если я промахнусь? – испуганно спросил Боря.

– Подойди поближе и ты не промахнешься.

Боря так и сделал, и впервые в жизни после третьего броска получил порцию оваций, а не тумаков. А когда Миша забил три штрафных броска из трех, им подарили цветной японский телевизор.

– Это кому, нам? – не веря, спросил Боря.

– Не нам, а тебе. Его дают первому, кто забросил мяч в корзину.

– Но ты попал три раза и издалека. А я только один и тот с близи.

– Зато ты попал первый. Давай, давай, не тушуйся. У вас же нет телевизора. Вот и будет подарок твоей маме к Новому Году.

– Он такой большой! Как мы его донесем?..

Но недолго Алина Николаевна радовалась и гордилась успехами сына. Мишка Нивматуллин, находясь по делам банка в Москве, заболел гриппом и ангиной.

Люди рассказывали Люде, что перед смертью Миша позвонил уже не чаявшей в нем души матери и признался, что чувствует себя неважно.

Через пару дней горло Миши Нивматуллина загноилось, непоседливое сердце не выдержало высокой температуры. Это была смерть из тех нелепых глупых смертей, которая случается одна на миллион. И вместе с которой вновь сел на диван сын Людмилы Васильевны Борис.

А женщины по-прежнему суетились, старались выжить. И вот теперь причудливая жизнь столкнула их нос к носу на рынке. Алина Николаевна шла среди торговых рядов сгорбившаяся. Второй горб – пучок длинных волос. Шла с рассеянным взглядом, рассеянно размахивая сумкой – подарок сына. Как-то неестественно на ней, измученной жизнью женщине, выглядела модная кожаная куртка – тоже подарок сына.

Людмила Васильевна сразу заметила и окликнула свою давнишнюю знакомую, потому что была женщиной видной, высокой. Носила солидные в толстой оправе очки, через которые замечала почти всех и вся, как в молодости. Она окликнула Алину Николаевну еще и потому, что давно хотела поговорить со старой знакомой, считая своим долгом высказать ей свои соболезнования. Но разговор их как-то не заклеился, потек не по тому руслу.

– Мой сын, хотя больной, но зато при мне, – несколько раз повторила Людмила Васильевна, а потом, увидев вдруг на глазах Алины Николаевны наворачивающуюся слезу, опомнилась.

– Дура, я, дура. Алин, ты прости меня, Алин, за дурь мою, за дурь, которую творю и говорю. Ведь сын твой единственным товарищем сыну моему был.

– Да чего уж там? – испугалась Алина Николаевна. Она как можно реже старалась вспоминать Мишку, чтобы не делать жизнь свою ещё горше.

– Виновата я перед тобой, – не унималась Людмила Васильевна, – и сына я твоего нехорошо однажды обидела. Глупая я, Алинк, прости ты меня. Сказала я ему как-то, что пахнет от него.

– Да ладно, чему быть, того не миновать, все в прошлом, – пыталась уйти от разговора о сыне Алина Николаевна.

– Слушай, ты бы сказала, где могилка Мишкина, а то мой Борька ходил несколько раз на ваше кладбище. Да не нашел там, да расстроился.

– Да что ты, – отмахнулась сумкой Алина Николаевна, мол, чур-чур тебя, – теперь уже есть, теперь плита там уже есть и ограда.

– А то три года уже прошло с Мишкиной смерти, а могилки все нет. Борька уж больно расстраивается: нет, говорит, Мишкиной могилки. Не может быть, чтоб Мишка так просто канул под землю. Не поднялся бы из-под земли глыбой. Ведь он какой высокий красавец был, в своем пальто – как сейчас помню.

– Нет, теперь уже все нормально, – как бы оправдываясь, твердила своё Алина Николаевна, – теперячи я денег с пенсии накопила и поставила ему памятник. Хороший памятник, большой.

Эти слова подействовали на Людмилу Васильевну умиротворяюще. Потому что теперь она уже знала, что скажет, придя домой, первым делом своему сыну. Впервые за многие дни Людмиле Васильевне хотелось бежать домой.

– Ну, чего ты здесь расселся, Барсик? – скажет Людмила Васильевна первым делом.