С возрастающим изумлением девушка осознала целительную духовную силу нацарапанных чисел, будто вместе с магическим квадратом и она обрела целостность и внутренний порядок. Сумятица разума покинула ее, уступив место былой рациональности, но не холодной и отстраненной, как раньше, а словно образовав синтез далекого детского наивного восприятия и возникшей опытности со скрытой под ее покровом древней мудростью.

Можно ли найти две более разнохарактерные и противоположные области в кругу мирских наук и искусств, чем математика и музыка? Подобно двум полюсам, они разъединены по своей сущности, противоположны друг другу по духу и эстетике и кажется, что взгляды и понятия одного направления неприменимы по отношению к другому, а изменение прежних устоев или их смешение приведет к взаимному медленному уничтожению порядков, категорий и ценностей. Возникнет нечто новое, чуждое и противоестественное самой природе, отсюда и мысль о недопустимости подобного синтеза. Но так ли это?

Разве не правы были пифагорейцы в своем учении о цикличности человеческих жизней, о закономерностях природного и общечеловеческого мира, в бесчисленных основах которого они различали числовую структуру, настолько пропорционально и гармонично вписывающуюся, что не возникало сомнений в подлинной красоте и целесообразности математических пропорций, тождественных истинному чувству античной эстетики?

Разве основные законы природы обособлены по своим категориям и областям, разве они не соединяются в бессчетном единстве, не притягиваются еще больше в борьбе противоположностей? Борьба и единство в них так же неразделимы, как и прочная основополагающая связь между логичной математикой и чувственной музыкой. Их общие понятия настолько глубоко проникли друг в друга, что человек, не знающий, как посмотреть на изучаемые им явления, не обнаружит столь поразительной из-за своей противоположности связи. С какой силой здесь проявляется текучесть и изменчивость формы, свойственная природе и ее закономерностям!

Проникновение одних свойств в другие, смешение различных категорий, их непрестанная замена — все вместе представлялось Флорентине вселенской головоломкой, насквозь пропитанной числовыми соотношениями и пропорциями, фундаментально образующими суть вещей и основу любой человеческой деятельности. Не поэтому ли внезапное и краткое обращение к математике было сродни проницательному взгляду в себя, обращению к изначальному состоянию, изменению формы, ее упорядочиванию и самопознанию, сродни импульсу к дальнейшему внутреннему развитию?

День клонился к вечеру, кругом воцарились сумрак и покой. Еще никогда Флорентина не чувствовала такую разъединенность с обыденностью, повседневностью и рутиной. Сложно было представить, что в другом конце замка живут люди, ужинают, разговаривают между собой, делятся сокровенными мыслями, мечтают и безумствуют в пламенных чувствах. Девушке казалось, что это происходит на другой планете, на загадочных просторах Вселенной среди мириад звезд, — где-то столь далеко от музыкальной комнаты, что к этому невозможно прикоснуться даже сознанием, мыслью, тронуть воображением. Внешняя жизнь, полная глупой и безрассудной суеты, лежала за пределами ее понимания. У нее более не было другого выхода, как, следуя зову сердца, войти в манящую темноту.

В отличие от предыдущего, этот проход тянулся несоизмеримо дольше. Но если вначале, ввиду его чрезмерной узости, Флорентине приходилось идти практически боком, то вскоре проход расширился, а его округлый свод неуклонно поднялся выше, превратившись в широкий каменный коридор, по стенам которого мягким светом полыхали факелы. Затхлость и древность обитали здесь. Воздух казался таким сухим и горьким от пыли, что девушка зашлась невольным кашлем. В причудливых плясках огня она слышала тихие ритмы и властные призывы, а скачущие тени будто скрывали за собой первобытные или средневековые петроглифы. Временами путь был схож с подземными лабиринтами пирамид, а иногда принимал форму зодческого творения, созданного для прекрасной Пасифаи легендарным Дедалом. Каменные стены и пол, выложенный длинными шероховатыми плитами, то покрывались сухим песочным налетом, то сочились влагой и обрастали плесенью.

Облик тусклого пространства попеременно менялся, преображаясь с течением времени. У девушки возникло тягостное впечатление, что эта дорога нескончаема и ведет в темноту, в пустоту, в бездну. В душе Флорентины медленно зарождался страх, но, не успев пустить вглубь пагубные корни, он бесследно исчез, поскольку в глубине туннеля забрезжил долгожданный свет.

Быстро пробежав оставшийся отрезок пути, девушка осторожно приблизилась к полукруглой арке, которой заканчивался страшный каменный коридор. Как только Флорентина вышла из его гнетущих стен, перед ней широкой панорамой раскинулся величественный зал, расписными сводами уходящий ввысь настолько, что огромный полый купол терялся из виду то ли из-за тусклого света, наполненного извечной пылью, то ли из-за серого плотного тумана, похожего на клубы дыма и нависшего угрюмым предупреждением. На парусах, еще виднеющихся под белесо-серой воздушной завесой, но расположенных так высоко, что едва ли глаз был способен различить детали, рукой неизвестного мастера были нанесены многочисленные фрески, но различить их сюжеты Флорентина так и не смогла. Сквозь узкие арочные окошечки, испещрившие всю нижнюю часть купола, только с одной стороны падали алые лучи заката, пронзая тусклое пространство и багровой тенью ложась на единственно освещенную роспись.

Фреска была выполнена в золотых и охровых тонах, а падающий огненный отсвет придавал ей фантасмагорические черты. Сцена, изображающая танец грациозной Саломеи перед Иродом Антипой, на глазах превращалась в художественное олицетворение безжалостной пляски смерти. Картина несла в себе ужасающий в своей простоте смысл, понятный всякому, кто взглянет на нее. Удушающая волна страха вновь поднялась из бездонных глубин. Девушке становилось все сложнее справиться с собой, и лишь благодаря отчаянному усилию воли она в очередной раз переборола ужас, безотчетно охватывающий ее, и вернулась к дальнейшему осмотру зала.

Облицовка колонн отличалась необыкновенной роскошью: каррарский мрамор, агатовый оникс, порфир и нункирхенская яшма — пестрота всех камней сливалась в удивительный калейдоскоп, создавая ощущение раздвоенности чувств. Взгляд стремился охватить весь зал, как единое и монолитное целое, но вскоре смирился с невозможностью этой задачи, пресытился и, наконец, потух. Всего через несколько минут Флорентину начали утомлять нависшие своды, величественный купол, различные фрески и редкие камни. Тело полнилось усталостью, скорее моральной, чем физической, девушка ощущала непреодолимый гнет, который, казалось, исходил из самих ликов, изображенных на древних фресках, и тяжесть, исходящую с вершин.