Однажды я поперхнулся куриной косточкой, она встала где-то в пищеводе, я проглотил с полбуханки хлеба, силясь прогнать ее до желудка, и, конечно же, Таня с радостью увезла меня в Склиф, где сидело еще человек десять таких же недотеп, оказывается, у нас страна глотателей! Врач тут же продвинул мою косточку куда надо и заметил, что все это пустяки по сравнению со вчерашним случаем, когда кто-то проглотил на спор двадцать бритвенных лезвий. В это время внесли полузадохнувшуюся толстуху, которая беседовала по телефону во время обеда и проглотила куриную кость длиною в десять сантиметров (!), ее тут же спасли, мы мило разговорились и поделились опытом глотания.

Разве кто-нибудь когда-нибудь сможет победить такую нацию, Гена?

Кстати, Татьяна, увидев мои шуры-муры со старушкой (это я о толстухе, ты понял), закатила мне сцену. Ясно?

К женам нынешним и, возможно, последним следует относиться с особой нежностью (кто же еще после славного откидывания копыт будет возиться с пожелтевшими фото, собирать черновики и терзать власти о превращении квартиры в музей?), тем более к Тане, прошедшей с несчастным тяжкий путь от отставки до трухлявого общественного признания (как хотелось бы написать «славы»!). Слава Тане! Слава Спутнице! не зря она мне однажды бросила: «Такие, как я, на дороге не валяются!» На что и получила: «Между прочим, тянет многих поваляться на дороге, вставить в задницу перо, ткнуться мордою в дерьмо. Вам, любительнице мыла, Вам, блюстительнице ванной, показаться может странным перемазанное рыло. Мы не моемся годами, проросли насквозь лишаем и кровавыми зубами ногти яростно сгрызаем. Но зато, когда расколют грязный череп наш дубинкой, там найдут святые стружки, золотых мозгов опилки! Не дано Вам в Вашей ванной осознать, чем дышат боги. Не понять Вам дух канавы, не валяйтесь на дороге!»

И опять заслонили Золотые Опилки образ Тани, и забыто, что она безумно женственна и божественно красива, черт побери! Иначе разве она покорила бы Святые Стружки?

Вообще семья у нас пишущая, вот и сын откуда-то из деревни, еще не испорченный славой: «Краткосрочный прогноз: мы будем молчать, как рыбы, на твое шестидесятилетие я не принесу бутылки вина, деньги верну, когда они появятся [99] , от наследства отказываюсь, что могу подтвердить у нотариуса. Тем не менее люблю и похороню честно без экономии [100] . На могиле будут расти все породы деревьев», — черный юмор, по-видимому, наш семейный удел.

Я шагал по Горького к «Националю», погибая от жары, хотя был в рубашке и джинсах, я увидел тебя, Гена, недалеко от входа в гостиницу, ты прохаживался взад и вперед, по-генеральски заложив руки за спину (темно-серый костюм, белая рубашка с галстуком— обычная форма в ПГУ), ты потолстел, чуть обрюзг, но что делать? говорят, старость — это единственное средство долго жить, да и я в разъединяющие нас десять лет не превратился в Аполлона Бельведерского. Я подошел к тебе в момент твоего полуоборота на каблуках — широкие улыбки старых друзей и товарищей, слезы чуть не брызнули у нас из глаз [101] .

Дальше судорожный обмен новостями о здоровье, болезнях и смертях — так уж мы устроены, что постоянно все сравниваем: сочувственно узнаем возраст умерших, думая о своем, докапываемся, отчего ушел человек в мир иной, и мысленно успокаиваем себя, что много пил и курил, будто стояли над ним всю жизнь с пустою рюмкой, соизмеряем чужие успехи со своими и несчастья тоже примеряем на себя.

У входа рядом со швейцаром уже стоял тип с угодливой мордой, которому ты шепнул нечто магическое вроде «Я от Ивана Ивановича», он изогнулся и провел нас в отдельный кабинет с угнетающим взор пустым столом — это навело на мысль, что в период перестройки фирма потеряла престиж, во времена Берии или Андропова уже разбегались бы ясные очи от икры, лососины и разносолов, и официанты крутились бы волчком, боясь не угодить клиенту и угодить в другое место.

Что будем пить, мой друг, в такую жару? Ты пожал плечами: еще работать и работать (в том числе и продиктовать стенографистке отчет о беседе со мною), понимаю, как насчет коньяка с пепси (1/3 на 2/3, дивная, между прочим, смесь, если заправить ее лимоном и льдом), ты удивился (никогда не пил, представляю, какой ужас работать с полутрезвенником Крючковым!), официант замялся, убежал искать лимон и минут через десять притащил искомое и лед в общепитовской тарелке.

О tempore! О mores! Упал класс!

Черт с ними, с разными командировочными и прочими клиентами-шантрапой, им и хвоста селедки достаточно, пусть радуются, что не вышибли под зад, но вот когда генерала КГБ так обслуживают, стоит задуматься…

Неужели ты никогда не пробовал коньяк с пепси? Ах, ты по-прежнему любишь виски со льдом? Но в меню виски нет, хотя для тузов стоило бы припасти.

И снова полезло в голову начало шестидесятых: шеф захватил меня, юнца, и еще пару гнедых в кабинет «Арагви» — там обслуга стояла во фрунт, — в разгар пира вошел известный генерал Питовранов, славно и порубивший, и сам посидевший, с чисто выбритой головой. Мы вскочили, как по кличу «смирно». «Это мой учитель! — сказал шеф. — А это мои ученики…». Я даже грудь выпятил колесом от гордости.

Жалко, Гена, что виски тут нет, это ведь не лондонский паб (тут повздыхали, как старые бабки, об ушедших денечках в Альбионе) [102] , правда, можно смешать водку с «фантой», это штатники кличут «отверткой», вполне приличное пойло и намного лучше смеси водки с вустерским соусом, именуемой «Устрицей пустыни», о чем я проведал еще в школьные годы из любимого романа Николая Шпанова «Поджигатели».

Как ты устроился на новом месте? как здоровье? (тут я немного рассказал о новой жене, хотя о Тане ты, конечно, знал и о жизни на новой квартире знал, ты все знал и я знал, что ты знал) — мы ходили вокруг да около, все никак ты не мог взять быка за рога, а скорее всего, ты просто создавал определенное настроение, чуть размягчал меня пепси с коньяком — прием стар, как мир, сам всю жизнь им пользовался.