Рано утром он встал, взял из шкатулки колье и ушел. Не все произошло так, как он хотел, на что рассчитывал, и тем не менее был доволен и мог с удовлетворением сказать: все идет неплохо. Один греческий мудрец выразился так: подумай о том, что могло быть и хуже, и будешь доволен. Да поможет всевышний и дальше! Амирхану понравилось уже то, что Саниат не растранжирила драгоценности, несмотря на то что могла бы воспользоваться ими в трудную минуту. А бывало ей не очень сладко — факт. «Молодец, хозяйка», — нахваливал он ее и чувствовал, как теплой признательностью наполняется грудь к близкой ему женщине.

…Вернулся Амирхан пораньше, не в полночь, как бывало, и не крадучись, а смело, по-хозяйски вошел.

— Ну, — сказал он, не снимая скрипучих хромовых сапог, руки его были заняты свертками, — утром здесь будут немцы. Красноармейцы поджали хвосты и дружно дали деру. Отметим такое событие.

Саниат стояла перед ним растерянная, с распущенными длинными темными волосами, поверх ночной рубашки халат из теплого плотного материала. Она знала, что он сегодня явится, однако решила лечь в постель пораньше — может быть, рассердится, рассудила она, за то, что не ждет его, открыто выказывает полнейшее пренебрежение, и прекратит приходить к ней, оставит ее. Перед этим Саниат протопила с самого утра не топленную печь, согрелась горячим чаем. Стук в окно, который она узнавала безошибочно, застал ее врасплох.

— На, принимай продукты.

Он скинул плащ, затем пиджак, закатал рукава коричневой рубашки по локоть и стал потрошить над столом свертки, освобождая от оберток колбасу, сыр, доставая небольшие баночки иностранных консервов и другие продукты. В одном из свертков была толстая бутылка с красивой этикеткой.

Саниат покосилась на бутылку — вот взять и напиться, пропади все пропадом! Может быть, легче станет на душе. Амирхан перехватил ее взгляд.

— Итальянский коньяк. — Он приподнял бутылку и повернул к Саниат броской этикеткой. — И ты сегодня выпей. Это то, что надо, а не какая-то вонючая арака.

А в прошлый вечер он пил араку и нахваливал. Говорил, что хороший, чистый перегон и пьется, мол, легко. А она смотрела на него и думала: прошла бы поскорей ночь. Чутко, пугливо спала она все эти ночи, когда он бывал у нее; ей чудилось, что вот-вот ворвутся в дом соседи, стащат ее с кровати и поведут по улицам нагишом, сопровождая дикое шествие страшными обвинениями. Такое однажды даже приснилось, что она вскрикнула спросонья.

— Что с тобой? — Амирхан вскочил с кровати, а потом, разобравшись, стал выговаривать: — Ты меня чокнутым сделаешь.

— Испугалась, — оправдывалась Саниат.

— Терпеть не могу трусов. Трусливый человек много чего страшного может натворить. — Амирхан так до утра и не решился лечь спать вторично.

Саниат сидела в кровати, поджав ноги. Она с ним была вполне согласна: смелости ей никогда не хватало. Иначе она ни за что бы не пустила его даже на порог.

Сколько раз вспоминались предостерегающие слова Лизы Соколовой: «Ничего хорошего от таких не жди». Но что она тогда понимала? Глупой девчонкой была, мечтала о богатом женихе.

А ведь было время, когда Саниат восхищалась Амирханом, она полагала, что он сошел на землю, обретя живой облик сказочного Сослана. Отец привозил с собой домой высокого, стройного молодого мужчину, оставлял ночевать его в доме, как близкого человека, угощал, угождал и очень при этом гордился, что сын известного на Северном Кавказе богача оказывает почет его семье. И мечтал выдать Саниат замуж за Амирхана. «Ну, дочка, быть тебе принцессой!» — заметил ей отец, когда понял, что зачастил к ним молодой Татарханов недаром. Она витала от счастья в облаках.

Но все кончилось совсем не так, как мечталось, и отец ее был тому свидетелем: долгие годы Амирхану пришлось скрываться в разных местах, как самому несчастному абреку. Виделись урывками. То он ее находил, то она его отыскивала. А потом вовсе исчез…

Саниат, сделав над собой усилие, выпила немного коньяка. Ей стало жарко, лицо запылало. Она не предполагала, что выпивка так на нее подействует: ее постоянно тянуло плакать, она сетовала на свою незадачливую судьбу. Однако вдруг успокоилась, даже повеселела. И разделась, и легла с Амирханом в постель, не принуждая себя, как прежде. А он будто почувствовал, что наступил желанный перелом, был ласков с ней и неутомим.

После всего Амирхан поднялся с кровати, направился к столу, шлепая босыми ногами по полу. В трусах он показался ей более мосластым, долговязым, нежели в одежде. Она рассматривала его нескладную фигуру, чего не делала прежде, и злорадно усмехалась про себя — то была ее маленькая тайная радость. В полумраке комнаты нетронутое загаром тело его выглядело мертвецки-бледным. Он налил себе в стакан коньяку, поднес к губам, но пить воздержался — что-то его беспокоило.

— Я что думаю… нет полной уверенности, — заговорил он как бы сам с собой с заметным раздражением, — все ли выйдут? Не подведут? А то я знаю наших хитрых аксакалов. Наобещают золотые горы, а как до дела — исчезают, как легкая дымка поутру.