Шрифт:
– О, то ты правильно придумал! – воскликнул Ваня Земнухов, живо сверкнув глазами. – Давайте, хлопцы, дружно! Пусть и девчата за стеной услышат… – И, дирижируя обеими руками, подхватил:
Ах ты, степь родимая, Степь непобедимая, Сильными и твердыми Ты растила нас. Всей семьей шахтерскою На чуму заморскую, За просторы гордые Выйдем в этот час…Все, кто был в камере, дружно подхватили знакомую мелодию. Вася Бондарев постучал кулаком в стену, за которой в соседней камере сидели девушки. Оттуда немедленно раздался ответный стук, и в хор включились звонкие девичьи голоса. По всему бараку понеслась задорная песня:
Собирай донецкую Силу молодецкую, Чтоб разбить немецкую Черную орду. Чтоб над терриконами, Нивами зелеными Мы везли вагонами Уголь и руду!В бессильной злобе фашисты метались по коридору, врывались в камеры, размахивая пистолетами, орали: «Молчать!»
Но молодогвардейцы не обращали на них внимания. Они как будто даже не замечали этих рассвирепевших, брызжущих слюной людей и пели еще громче, еще дружнее, вкладывая в бесхитростные слова песни всю свою ненависть к врагам, всю свою любовь к жизни, к Родине.
В эти последние часы своей жизни отважные комсомольцы хотели только одного: пусть все узнают, что никакие пытки, никакие мучения не сломили их дух, не смогли отнять у них веру в правоту своего дела, в силу своего народа. Своей песней они говорили врагам: советская власть непобедима!
…Поздно ночью в окно дома Поповых кто-то тихо постучал. Таисия Прокофьевна приоткрыла форточку. В форточку впорхнул листок бумаги, затем донесся чей-то приглушенный шепот: «Беги в полицию, может, успеешь попрощаться…»
Не чуя под собой ног, Таисия Прокофьевна выбежала на улицу.
Ярко светила луна. У самого здания полиции Таисия Прокофьевна увидела, как распахнулись ворота, из двора выехала крытая брезентом автомашина и на большой скорости помчалась к шахте № 5. Из-под брезента глухо доносилась песня. Хриплые юношеские голоса негромко пели любимую песню Владимира Ильича:
Замучен тяжелой неволей, Ты славною смертью почил…В этом хоре Таисия Прокофьевна услышала и голос своего сына.
Его вместе с товарищами везли на казнь…
Рассказ Подтынного близился к концу.
– Следствие располагает данными о том, что вы лично участвовали в казни молодогвардейцев. Вы подтверждаете это?
Подтынный беспокойно заерзал на стуле.
– Н-нет… То есть… я присутствовал… Мне приходилось сопровождать арестованных к месту казни…
– Расскажите об этом.
Снова лицо Подтынного укрылось в густых клубах дыма.
– Вечером 14 января шеф гестапо разговаривал по телефону с полковником Ренатусом. Соликовского и меня перед началом разговора выгнали в коридор. Когда мы снова вошли в кабинет, шеф объявил, что в целях сокращения линии фронта германская армия отходит на запад и полиции надо готовиться к эвакуации. Соликовский спросил, как быть с арестованными. Шеф ответил: «Всех уничтожить». В следующую ночь первая группа арестованных подпольщиков была казнена..
КАЗНЬ
Уже не только по ночам доносились с востока мощные раскаты орудийной канонады. Круглые сутки гремела, полыхала огненными заревами заснеженная степь за Донцом. Резвые стайки краснозвездных истребителей проносились над Краснодоном. Советские войска рвались в Донбасс.
Первым трезво оценил сложившуюся обстановку барон Швейде. Быстро, без лишнего шума он упаковал свои вещи и однажды утром укатил из Краснодона, заявив майору Гендеману, что неотложные дела немедленно требуют его в Саксонию.
– Я постараюсь вернуться так скоро, как это будет возможно, – уверял он, пожимая руку майору. – Мы еще встретимся. Непременно…
Майор рассеянно ответил на рукопожатие, пробормотал какие-то любезности, а про себя подумал: «Удирает, как крыса с корабля: что-то пронюхал…»
Майор не знал об истинном положении на фронте, но догадывался, что сдержать напор советских войск в районе Донбасса вряд ли удастся. Он и сам подумывал уже о том, что пора бы передислоцироваться подальше на запад, но, как человек военный, сделать это без приказа не мог. А приказа не было.
Бегство барона не на шутку встревожило майора. Он съездил в Красный Луч и на правах старого друга попытался было вызвать на откровенный разговор полковника Ренатуса. Но тот ничего определенного не сказал, лишь пожаловался на занятость, на усталость и говорить о положении на фронте не стал.
Наконец 14 января из штаба пришла шифровка, в которой довольно недвусмысленно намекалось на то, что в ближайшее время оккупационным властям Краснодона придется оставить город и что комендатуре нужно готовиться к перебазированию. Майор тут же распорядился объявить по гарнизону положение военной тревоги.