– Кто же раскрывает свои секреты? – усмехнулся Серафим Платонович. – Если даже официально такие фантазии моих подчиненных противозаконны, то я ведь не прокурор и не следователь. Однако собранные вами камушки достойны того, чтобы заняться ими не с обывательской, но и с научной точки зрения. Выяснить их структуру, химический состав, радиоактивность, да и многое другое, что может способствовать выявлению их значимости…

– И конечно, с исторической точки зрения! – загорелся я, вспомнив романы о средневековье. – Тамерлан и, наверняка, Чингизхан, а если не они, так их жены, не брезговали самоцветами.

Действительно, местность, где мы находились, и минералогически, и исторически интересна, как о во многий других отношениях.

Как было не последовать совету профессора, лауреата Государственной премии, Героя Социалистического Труда! Серафим Платонович пробудил во мне интерес к земным недрам.

На следующее утро я прибежал на это же место с лопатой. Вырыл яму в надежде извлечь килограммы самоцветов. Здешние опалы могли образоваться в древних вулканах. Миллионы лет разрушили вулканы до основания. Но в извлеченном из ямы грунте камушек не оказалось. Со мной даже нервное потрясение случилось! Так хотелось привезти домой чемодан необычностей, да они исчезли. Куда они подевались, таинственные? Но разгадать эту тайну мне пришлось в следующий заезд на Байконур.

В предыдущий приезд на Южный полигон я понял, что Байконур – это не только ракетно-космический центр, но и великая казахстанская особенность. Представьте полупустынное, серое, бугристое тысячекилометровое пространство с редкими безлистными, корявыми кустиками саксаула и карагача и норками сусликов, а между ними змеиные следы. И вклинившиеся в эту бесцветную картину горизонтально-ровные красные пятна такыров из растрескавшейся глины, отдаленно напоминающие брусчатку парадных площадей. Со всем этим соприкасаешься, как только выходишь из поезда на станции Тюра-Там. Или спускаешься по самолетному трапу в аэропорту под почти символическим названием «Крайний».

В этом пустынном крае разбросаны ракетные старты. С первого взгляда, с первого шага – удручающая картина! Но если осмотреться, то за ракетной площадкой увидишь вдали светло-желтую полоску начала барханов. Обратившись в другую сторону, заметишь понижение и кое-где в низине камыши, а за ними крутой взлет местами обрывистого склона. В штабных картах это место обозначено, как урочище с высохшим руслом древней реки, а поднимающийся над ней склон – гора Прен. Откуда взялось это название, кто его придумал на штабной карте и что оно обозначает – покрыто туманом штабных хитростей. В болгарском языке под словом «прен» понимается гора с плоской безлесной вершиной – планина. Но леса в кызыл-ординском крае, в том числе и у нас на площадке 43, не сыщешь даже «днем с огнем». Даже вдоль Сыр-Дарьи растет один лишь ивовый кустарник. Да и до нее полсотни километров. Но ведь вся древняя история болгар связана с взаимоотношениями с турками, с мусульманством. Неужели «прен» и казахское слово? Но об этом я задумался гораздо позже. А тогда в моих мозговых извилинах было одно: как разгадать тайны этой воспетой удивительным советским историком Львом Гумилевым Великой Степи, не отрекаясь при этом от нашей слишком высокомерной европейской цивилизации.

Не было разгадки, так авария ракеты помогла.

Началось все с объявления эвакуации для населения нашей 43-й площадки. По какой причине? Предстояло очередное огневое испытание ракеты 8К64 на соседней площадке 40. Эта ракета уже была принята на вооружение Советской Армии несколько лет назад и ее технические и стартовые позиции находились на местах базирования ракетных войск. В установленные приказом министра обороны сроки проводились проверки боевой готовности ракетных частей. Проверка заключалась в отстреле воинской частью одной из партии ракет на нашем тюратамском полигоне.

На этот раз на нашу площадку 43 прибыли сибиряки. Они установили на стартовой площадке под номером 40 свою «машину», подготовили ракетное «изделие» к старту. Но прежде чем была нажата кнопка «Пуск», все население нашей жилой 43-ей площадки, расположенной рядом с «сороковкой», было вывезено в целях безопасности на гору Прен. Отсюда до старта было километров два – три. С горы прекрасно были видны и открытый старт, и готовая к работе ракета. Эвакуированное население 43-й вышло из автобусов и «газонов», из грузовиков повыпрыгивали солдаты. Кто принялся рассматривать боевую, «сороковую» позицию. Другие разбрелись по противоположному склону Прена. Он представлял из себя все ту же удручающую степь с редкими кустиками карагача и безлистным саксаулом. Склон едва заметно понижался к видневшейся на горизонте белесой полоске. Там начались барханы.

Кто-то из 43-ей братии стал исследовать норки сусликов, кто-то принялся отыскивать змей или варанов. Я же отошел от автобусной колеи и увидел за полевой дорогой каменные плоские столбики. Подошел к одному из них. На нем была надпись арабской вязью. На другом, на третьем – подобные арабские надписи. Откуда они взялись на полигоне?

Подозвал своих товарищей. Они тоже заинтересовались находками. Рядом проходили солдаты, обслуживавшие наш монтажно-испытательный корпус. Один из них Марат Ахунбаев сказал мне:

– Это, наверное, надгробия. У нас, на Востоке, они устанавливаются возле захоронений.

– Неужели полигон построен на кладбище? – моему удивлению не было предела.

В этот момент со стороны 40-ой площадки донесся раскат грома – это заработали ракетные двигатели. Все мы повернулись в сторону старта. Ракета медленно стала подниматься вверх, распарывая блеклый от жары небесный свод в противоположную от нас сторону.

– Каждый раз, когда стартуют ракеты, охватывает меня чувство гордости за человеческие достижения! – воскликнул кто-то.