Таким способом память становится нашим личным, поставляющим нам самооправдания историком. Социальный психолог Энтони Гринвальд описал, как «тоталитарное эго» управляет нашим «я», безжалостно уничтожая информацию, которую не хочет слышать и, как все фашистские лидеры, переписывает историю с точки зрения победителя [77] . Но, если тоталитарный правитель переписывает историю для будущих поколений, «тоталитарное эго» делает это для самого себя. Историю пишут победители, и, когда мы пишем наши собственные истории, мы делаем это подобно завоевателям, чтобы оправдать наши действия, чтобы хорошо выглядеть в собственных глазах и позитивно оценивать то, что мы сделали или не сделали. Если были допущены ошибки, память помогает нам помнить, будто их сделал кто-то другой, а если и мы там были — то только в роли невинных наблюдателей.

На простейшем уровне память сглаживает диссонанс, позволяя включиться механизму «ошибки подтверждения», благодаря которому мы избирательно забываем информацию, противоречащую нашим взглядам. Например, если бы мы были совершенными рациональными существами, мы бы старались помнить только умные и здравые идеи не загружали бы наш мозг всякими глупостями. Но теория диссонанса предсказывает, что мы обычно забываем как убедительные доводы наших оппонентов, так и глупые аргументы наших сторонников. Глупый аргумент в поддержку нашей собственной позиции запускает диссонанс, поскольку вызывает сомнения в мудрости этой позиции или в интеллекте людей, согласных с ней. Сходным образом, здравый аргумент оппонентов также вызывает диссонанс, потому что возникает возможность, боже упаси, что другая сторона может быть права, или что проблема требует серьезного обдумывания. Поскольку и глупые аргументы нашей стороны, и убедительные аргументы оппонентов вызывают диссонанс, теория предсказывает, что мы или не поймем эти аргументы, или быстро их забудем. Именно это и было показано в классическом эксперименте, проведенном Эдвардом Джонсом и Рикой Кохлер в 1958 г., в котором исследовалось отношение к десегрегации в Северной Каролине [78] . Каждая сторона запоминала разумные аргументы в пользу собственной позиции и слабые аргументы другой стороны, но забывала слабые аргументы своих сторонников и сильные аргументы оппонентов.

Конечно, наши воспоминания также могут быть очень подробными и точными. Мы помним наши первые поцелуи и наших любимых учителей. Мы помним семейные истории, фильмы, свидания, бейсбольную статистику, детские унижения и триумфы. Мы помним главные события своей жизни. Но, если мы что-то неправильно запоминаем или не помним — наши ошибки неслучайны. Повседневные ослабляющие диссонанс искажения воспоминаний помогают нам понимать мир и защищать наши решения и убеждения. Искажения еще сильнее, если они мотивированы желанием сохранить устойчивую и последовательную я-концепцию, желанием быть правым, потребностью сохранить самоуважение, потребностью оправдать наши ошибки или плохие решения, или потребностью найти объяснение, желательно, не из отдаленного прошлого, наших текущих проблем [79] . Измышления, искажения и простое забывание — это «рядовые солдаты» памяти, которых она призывает на передовую, когда «тоталитарное эго» хочет защитить нас от боли и смущения, возникающих, когда наши действия диссонируют с важными для нас аспектами нашего я-образа: «И я сделал это?». Вот почему исследователи памяти любят цитировать Ницше: «„Я это сделал“, — говорит моя память. „Я этого не делал“, — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов, память сдается».

У Кэрол есть любимая детская книга, написанная Джеймсом Тербером «Замечательное О» («The Wonderful О»), которую, как она помнит, ей в детстве подарил отец. «Ванда пиратов захватывает остров и запрещает его жителям произносить слова, в которых есть буква О, или пользоваться предметами, в названиях которых она есть, — вспоминает Кэрол. — Я хорошо помню, как мой папа читает мне книгу, и мы вместе смеемся, думая о робкой Офелии Оливер, которая называет свое имя и фамилию, пропуская О, и получается „Фелия Ливер“. Я помню, как храбро пыталась вместе с островитянами догадаться о четвертом слове с буквой О, которое никогда нельзя терять (первые три это love — любовь, hope — надежда и valor — доблесть), а мой папа поддразнивает меня: Орегон? Орангутанг? Офтальмолог? А потом недавно я нашла мое первое издание „The Wonderful О“. Книга была впервые опубликована в 1957 г. — через год после смерти моего отца. Я смотрела на дату в недоумении и не верила своим глазам. Очевидно, кто-то другой дал мне эту книгу, кто-то другой читал ее мне, кто-то другой смеялся вместе со мной над Фелией Ливер, кто-то другой хотел, чтобы я поняла, что четвертое О нужно было искать в слове freedom — свобода. Кто-то, кого я забыла».

Эта история иллюстрирует три важных качества памяти: во-первых, то, как трудно осознавать, что яркие воспоминания, наполненные эмоциями и подробностями, ошибочны, во-вторых, что, даже если мы абсолютно, совершенно уверены в точности наших воспоминаний, это не означает, что так и есть на самом деле, и, в-третьих, что ошибки нашей памяти поддерживают наши сегодняшние чувства и представления. «У меня есть ряд воспоминаний о моем отце, — замечает Кэрол, — каким он был добрым человеком, веселым и преданным отцом, любившим мне читать, копаться вместе со мной в книгах, играть со мной в слова. Поэтому для меня было логично предполагать, нет, помнить, что это он читал мне „The Wonderful O“».

Метафоры памяти соответствуют исторической эпохе и технологии. В прошлых столетиях философы сравнивали память с мягкой восковой табличкой, которая сохраняет все, что на ней отпечаталось. С приходом печатного станка люди начали думать о памяти как библиотеке, хранящей события и факты для последующего извлечения и использования. (Те из нас, кто достиг определенного возраста, так и думают о ней, бормоча о том, что мы «архивировали» информацию в нашем переполненном мозговом архиве). С изобретением кино и магнитофонов люди стали думать о памяти как о видеокамере, которая включается при рождении и автоматически записывает все, что происходит впоследствии. Сейчас мы думаем о памяти, используя компьютерную терминологию, и хотя некоторые из нас хотели бы иметь больше «оперативной памяти», мы предполагаем, что почти все происходящее с нами «сохраняется». Наш мозг может не просматривать все эта воспоминания, но они в нем сохранены и ожидают, когда вы их извлечете и, запасшись попкорном, просмотрите, как в кинотеатре.

Эти метафоры памяти популярны, они обнадеживают, но они неверны. Воспоминания вовсе не похоронены где-то в мозгу подобно костям на местах археологических раскопок, и мы не можем их выдергивать из земли как редиску, а если мы все-таки «раскопали» воспоминания, их трудно сохранить так, чтобы они не теряли качества. Мы не помним всего, что произошло с нами — мы выбираем лишь основные факты. (Если бы мы не забывали, наш мозг не смог бы работать эффективно, так как утонул бы в психологическом мусоре — сведениях о температуре в прошлую среду, скучной беседе, случайно подслушанной в автобусе, телефонными номерами, которые мы когда-либо набирали). Более того, извлечение воспоминаний из памяти вовсе не похоже на считывание файла или проигрывание магнитофонной записи: это больше похоже на просмотр отдельных кадров из фильма и попытку сообразить, как могла бы выглядеть вся сцена. Мы можем механически запоминать и воспроизводить поэзию, шутки и другие виды информации, но, чтобы запомнить сложную информацию, мы организуем ее, выстраивая историю.

Поскольку намять реконструирует факты и события, она подвержена конфабуляциям: мы можем путать то, что произошло с кем-то другим, с тем, что произошло с нами, или верить, будто помним что-то, чего никогда не происходило в реальности. Реконструируя воспоминания, люди опираются на многие источники. Когда вы вспоминаете о своем дне рождения в пять лет, вы можете помнить, как ваш младший братик засунул палец в ваш праздничный торт и испортил его, но вы также дополните это воспоминание информацией, которую вы узнали позже из семейных историй, фотографий, домашних видео о празднованиях дней рождения, которые вы видели по телевизору. Вы объедините все это в целостное воспоминание. Если кто-то вас загипнотизирует, и вы вернетесь под гипнозом в прошлое, когда вам было пять лет, вы расскажете, как праздновали тогда свой день рождения, и эта история покажется яркой и подлинной, но в ней будет много деталей, описывающих то, чего в реальности не происходило. Через некоторое время вы уже не сможете различать ваши реальные воспоминания и добавленную к ним когда-то информацию. Этот феномен называется «ошибкой источника» или проблемой «когда же я об этом узнал?» [80] Я читал об этом? Видел это? Или кто-то мне рассказал об этом?