– Глуховата я стала, сынок. Новинские говоришь? Ох, и времена наступили! Разве проживешь нынче на пенсию? – хитро посмотрела на него бабка.

– Так как насчет Новинских? Чаю бы.

И они прекрасно друг друга поняли. Через десять минут Монти сидел в ее избе, за столом, накрытой клеенкой, и пил чай. Клеенка была белая, в синюю клетку, с глубокими порезами от ножа, в которых виднелось старое, морщинистое тело стола, а чай был со вкусом мяты.

– Новинские, говоришь? – бабка Маша пожевала губами. – Ох, и давно это было, сынок.

– Я понимаю. В каком доме они жили?

– Да соседи мои. Крайняя изба. Только не жили они там. Дачники.

Монти понял, почему его потянуло к тому дому. Интуиция опять его не подвела.

– А кто ты им будешь-то, сынок? – пристально глянула на него бабка Маша.

– Родственник, – коротко ответил он.

– Али насчет дома? Наследник? Так продали они. За четыреста рублев. Все по закону. Давно это было. Ваське немому продали, а тот Шуре-грешнице. А уж она Семеновым. А уж Семеновы…

– Семеновы меня не интересуют, – нетерпеливо перебил Монти. – Меня интересуют Новинские.

– Поляки, значит, – вздохнула бабка Маша. – Ванду я знала хорошо. Соседка. Только они – баре. Куды нам! Сынок-то у ней доктор. Он и меня пользовал. Бывала я у них. Только дом-то они продали. Давно это было.

– А ее внучку, дочь того доктора вы видели?

Бабка Маша наморщила лоб.

– Это которая тут рожала?

Он вздрогнул. Значит, все-таки, Ада Новинская! Племянница Марии Казимировны!

– Откуда вы знаете, что рожала?

– Давно это было, – вздохнула бабка Маша. – Уж лет двадцать, как прошло.

– Двадцать пять.

– Ну да. Приехали они вчетвером. Три девки и Ванда. Мне нынче восемьдесят стукнуло, она вроде как постарше. Жива ли, нет, не знаю.

– Умерла, – коротко ответил Монти. Бабка Маша поспешно перекрестилась. Он спросил: – А почему три девушки?

– Вроде как подружки. Поздно приехали, я их не видала. Утром гляжу – Ванда печь затопляет. Жили они тайно.

– То есть?

– От людей таились. Помню только, что у одной волос был рыжий, а у другой темный. А Новинские – они светлые. Черненькую я видала раза два. На веранде она стояла. Подбородок ладошкой подопрет, да на яблони смотрит. И все вздыхает. Рыжую помню хорошо. Кругленькая вся, румяная, что пышка.

– Она была полная? А, может, беременная?

– Да кто разберет? Давно это было. Я тогда только-только на пенсию пошла. А до того в колхозе работала. А тут и внучка у меня родилась. Вторая. Сын-то и забрал меня в город, сидеть, значит. Жена-то его в больницу попала. Роды были тяжелые. А он весь день на работе. Кому с дитями-то сидеть?

– Почему не остались здесь? На природе?

– Куда ж с малым! И хозяйство пришлось бросить. Наезжала я. Но редко. А уж по осени приехала картошку копать. С сыном. Сноха-то к тому времени оклемалась, вот я и приехала. А в ночь она рожала.

– Это было в конце августа.

– Может, и в августе. Врать не буду, – кивнула бабка Маша. – Я только слышу – кричит. Все «ох», да «мама». Хотела, было, пойти, да сын меня остановил. Куда мол, суешься. Не твое дело. Да и то, правда. Ванда-то была знатная повитуха. Вся деревня знала.

– А утром вы их видели?

– До того ли было, сынок? На огород мы пошли. Как встали, так и пошли. Чего тянуть-то? Кто рано встает, тому Бог подает. Потом мешки таскали. Сушили, в подпол засыпали. Огород-то у меня, сам видал, какой. До соседей ли? Еле-еле управились. А картошка в том году уродилась. Да а-а… – Она мечтательно прикрыла глаза и тяжело вздохнула: – Не то, что нынче. Увидала я их дня через два. С дитем они гуляли. Ванда и рыжая.

– А две других?

– Не видала. Я ее и спрашиваю, Ванду-то. Как, мол, внучка? А она мне: все в порядке, здорова. Ну, я и подумала…

– Вы уверены, что рожала именно она? Ада? Ведь с ребенком гуляла другая!

– Дак, куда ж ей было, гулять! Лежала, небось.

– А сколько дней надо, чтобы встать после родов?

– Ох, сынок! Которые были, так родили, встали, да пошли. Раньше и в борозде рожали. Прямо на поле. Это уж, как кому.

– Значит, точно сказать не можете, кто из них рожал?

– Полячка, кто ж еще? Ну, сам посуди, зачем было Ванде сюда ехать? Да еще с внучкой? Значит, грех случился. Слыхала я, врач-то с женой за границу уехали, а ее в институт устроили. А дочка, значит, вместо того, чтобы учиться, загуляла. Всего год отучилась, и, поди, ж ты! Забеременела! Вот Ванда и прикрыла грех.