Люди, недоверчивые в отношении самих себя, больше хотят быть любимыми, нежели любить, дабы однажды, хотя бы на мгновение, суметь поверить в самих себя.

Жизнь – источник радости; но всюду, где пьет толпа, родники отравлены.

И если друг причинит тебе зло, скажи так:

«Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?»

…Голос красоты звучит тихо: он проникает только в самые чуткие уши.

Да будет женщина игрушкой, чистой и изящной, словно драгоценный камень, блистающий добродетелями еще не созданного мира.

Да будет человек избавлен от мести: вот мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгого ненастья.

Искусство делает выносимым вид жизни, окутывая ее дымкой нечистого мышления.

Каждая церковь – камень на могиле Богочеловека: ей не хочется, чтобы Он вновь воскрес.

О, посмотрите же на эти шатры, что воздвигли священники! Ц ерквами называют они свои берлоги, полные слащавых ароматов!

Редко ошибешься, если исключительные поступки будешь объяснять тщеславием, посредственные – привычкой и мелкие – страхом.

«Религиозный человек», «глупец», «гений», «преступник», «тиран» – все это суть дурные названия и частности, замещающие кого-то неназываемого.

Сладострастие: невинно и свободно оно для свободных сердец, сад счастья на земле, праздничное изобилие и дар будущего от избытка его.

Поэтому хочу я, чтобы искренне говорили друг другу: «Мы любим друг друга; посмотрим, будем ли мы любить и впредь! Или обещание наше ошибочно? Дайте нам время и недолгий союз, чтобы увидеть, годимся ли мы для истинного союза! Великое дело – всегда быть вдвоем!»

Разрастаться не только вширь, но и расти вверх – да поможет вам в этом, братья мои, сад супружества!

Ревность – остроумнейшая страсть и тем не менее все еще величайшая глупость.

Сладострастие: это сладкий яд лишь для увядших, для тех же, у кого воля льва, это великое сердечное подкрепление, вино из всех вин, благоговейно сбереженное.

Сладострастие: это величайшее блаженство, символ высшего счастья и высшей надежды…

Слишком долго таились в женщине раб и тиран. Поэтому неспособна она к дружбе: ей ведома только любовь.

Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни.

Стал ли ты чистым воздухом, хлебом и лекарством для друга своего? Иной не в силах освободиться от собственных цепей, однако друга своего спасает.

Поистине, подобно солнцу, люблю я жизнь и все глубокие моря. И вот что называю я познанием: чтобы все глубокое поднялось на высоту мою!

Поскольку время бесконечно, до настоящего момента уже протекла бесконечность, то есть всякое возможное развитие должно уже было осуществиться. Следовательно, наблюдаемое развитие должно быть повторением.

С тех пор как существуют люди, слишком мало радовался человек: только в этом, братья мои, наш первородный грех! И если мы научимся больше радоваться, то так мы лучше всего разучимся обижать других и измышлять всевозможные скорби.

О, этот фальшивый свет, этот спертый воздух! Тут не позволено душе взлететь на высоту свою! Но Вера их так повелевает им: «На колени, и вверх по ступенькам, грешники!»

Поверхностные люди всегда должны лгать, так как они лишены содержания.

Но если есть у тебя страждущий друг, стань для страданий его местом отдохновения, но вместе с тем и жестким ложем, походной кроватью: так лучше всего ты сможешь помочь ему.

Но если жизни так нужна высота, то ей нужны и ступени, а также противоречие ступеней и восходящих по ним! Восходить хочет жизнь и, восходя, превозмогать себя.

О времени и становлении должны говорить высочайшие символы: им надлежит восхвалять все преходящее и быть оправданием ему!

Одиннадцать двенадцатых всех великих людей истории были лишь представителями какого-то великого дела.

О, как много великих идей, чье действие подобно кузнечным мехам: от них человек надувается и становится еще более пустым.

Опасность мудрого в том, что он больше всех подвержен соблазну влюбиться в неразумное.

Подальше от базара и славы уходит все великое: в стороне от базара и славы жили всегда изобретатели новых ценностей.