– Так точно! Вам пакет от генерала Азаренко.

Ненашев взял конверт, заранее зная приказ. Стоять насмерть, удерживая позиции.

То, что комдивы стоящих в Бресте дивизий не ринутся бездумно отвоёвывать границу, Панову давно ясно. Они и в прошлый раз поступили правильно. Глупо разворачивать необстрелянные части под артогнём и почти без боеприпасов. Логика требовала отойти, привести себя в порядок, привезти патроны и снаряды. Дальше можно обороняться или обрушиться на врага. Но надо оторваться от него, прикрыть отступление, сознательно жертвуя частью сил. Как раз то, что постепенно собиралось вокруг батальона Ненашева, было той самой частью сил.

– Как вас усилили?

– Батареей полковых орудий и… – пехотинец чуть смутился, – пристали три пулемётные роты 125-го стрелкового полка.

– «Пристали», говоришь? А вот это дело.

Прорвавшийся через мост Щелканов принял под команду не только свою роту, но и всех пулемётчиков полка на стрельбище.

Ненашев разделил стрелковый батальон, усиливая поредевшие гарнизоны, оставив одну роту в резерве. Пехотный комбат промолчал – всё верно, его люди не знают ни местности, ни задач, ни огневых средств.

Роты Щелканова вместе с оставшимися миномётами Максим расположил позади себя, у железнодорожной насыпи, зная, что недолго им тут куковать.

И где, чёрт возьми, замполит Иволгин? Среди убитых и раненых его нет, неужели не осталось от него ничего или, того хуже, попал в плен?

Внезапно ожил давний недруг Панова. Из раструба-репродуктора донеслось: «Выпрямляясь, поднимите руки в стороны, ладонями вверх! Встаньте! Присядьте!» И майор, окончательно выкипая, снёс репродуктор двумя выстрелами. Потом взглянул на часы. Ох, не то ещё говорит людям Москва.

Когда-то проворовавшийся сапёрный старшина, ведя пополнение к умолкшему доту, сквозь грохот боя услышал какой-то звук. Рядом в воронке кто-то причитал: «Мамочка родная, спаси меня!»

Политрука била дрожь, и он всё время пытался подтянуть колени к лицу. Плохо дело, если так расширены зрачки. Человек, столь уверенно державшийся под огнём, достиг предела стойкости.

«Устал от войны», – писали в диагнозе немцы-врачи. «Настрелялся досыта», – выражаются и сейчас.

Как можно выдержать творящийся вокруг кошмар? И человек бросал оружие, протестуя против смертоубийства, не думая в тот миг о последствиях. Это не трусость, не паника, не деморализация, не исключительно личное желание жить и выжить. Не редка и пуля, выпущенная самому себе в голову, лишь бы прекратить, не видеть ужаса убийства подобного себе подобным.

Последняя «отрыжка человечности» – так бы неосторожно выразился Панов, зная цену милосердия на своей недолгой войне.

– Ничего, сынок, мы притёртые, не помрём, выживем и всегда по-своему повернём. А ну, повторяй за мной! Давай! – Старшина так затряс Алексея, что голова политрука беспомощно заметалась из стороны в сторону, но остановилась, а глаза наконец застыли, требуя у него помощи и опоры.

– Я… вас… слышу…

– Что? Страшно было? Тогда просто повторяй: «Не презирая милосердие и человеколюбие твоё, Христе, согрешивших, но по немощи человеческого естества…»

Комиссар вслед за ним послушно проговаривал слова, постепенно впадая в ритм.

После близкий разрыв снаряда встряхнул не только землю, но и включил разум Иволгина. Он же коммунист! Что творит?

– Ну как, полегчало? – осторожно спросил старшина.

Он делал дело как умел, как подсказывал старый опыт.

– Не могу продохнуть! Гарь в горле! – на выдохе прошептал Иволгин.

– Ты мне на жизнь не жалуйся! Давай дыши глубже!

– Только вы – никому, ладно? – устыдившись собственной «трусости» попросил политрук.

– Ничего, с каждым бывает.

Старшина облегчённо выдохнул. Человек вновь взял себя в руки. Это хорошо. Тут ему бойцы доверяли и верили.

«В окопах неверующих нет». Иволгин вспомнил усмешку Ненашева на одном из занятий. Комбат советовал: «Если страшно, то проговаривайте про себя что-то длинное и желательно знакомое с детства. Наверняка успокоит и поможет настроиться на привычный лад». – «Молитву, что ли?» – пробурчал кто-то. «Лучше карточку ведения огня, а то вечно прицел путаете!» – усмехнулся комбат и закрыл тему.

Иволгин, злясь на прошедшую слабость, приник к винтовке. Хоть одного, именно сейчас, для уверенности!

«Что за чёрт!» Политрук несколько раз моргнул и ещё раз попытался совместить прорезь, мушку и голову в каске.

Не получилось! Глаза залил пот, оружие в руках ходило ходуном. Он нашёл цель и мушку, но потерял прорезь. Нашёл прорезь, но мушка расплылась в глазах. Как же так?! У него же значок!

Рядом рванула мина, инстинктивно заставляя присесть. Дождём посыпался песок, градом застучали по каске мелкие камни.