Его явный промах. Всё же отцы, матери и невесты у бойцов есть. Эх, бросить бы жребий, кому быть убитым, кому раненым, а кому неуязвимым врага бить. Комбат досадливо вздохнул.

– Иволгин, договоритесь с гарнизонным фотоателье. Будем снимать бойцов повзводно, за мой счёт. Если захотят индивидуально и с друзьями, пусть сами определятся и оплатят. Суворов, составьте график. Но сначала соберите взводных и разыграйте очередность, чтоб без обид. На групповом снимке командиру вместе с бойцами быть обязательно.

После войны, если кто выживет, может, вспомнят друг друга, глядя на карточку. Вдруг пропадут документы батальона. А ему срочно нужен фотоаппарат, делать панорамный вид из амбразур.

Алексей подошёл к задумавшемуся о чём-то комбату.

– Что тебе?

Ну что же, к резкости Ненашева не привыкать. Что-то вновь испортило ему настроение.

– Я хочу сам всё сделать, – произнёс Иволгин, наблюдая, как округлись глаза капитана. Он его теперь по-настоящему уважал.

– Уверен? Тогда вперёд, комиссар, – улыбнулся комбат. Лицо его на миг смягчилось, и он дружески хлопнул замполита по плечу.

Иволгин чуть ли не на крыльях улетел в Брест.

Отношение Максима к «замполитам», особенно тем, кто пахал в батальонном и ротном звене, стремительно менялось.

Боец со смешной фамилией Корзинкин и медалью «За отвагу» рассказал ему как-то про войну с финнами. Перед началом первого боя с красноармейцами, которые должны были штурмовать дот, проводил беседу политрук, призывая идти на подвиг. Когда надо было выступать, принялся прощаться, но народ агитатора остановил: «Пойдёмте вместе с нами, товарищ комиссар». И тот не струсил: отвечая на откровенный вызов, взял и пошёл…

Его тело потом Корзинкин видел лично. Политрук лежал ничком вместе с остальными трупами, раздавленный огнемётным танком, подавившим дот. Его тело отличалось в общем месиве лишь двумя позолоченными пуговицами на уцелевшем хлястике шинели [33] .

Но если вместо мудрого ворона прилетает дятел, эффект непредсказуем. Прибывший к сапёрам «работник политпросвета» Горбачёв [34] зачитал заметку из газеты, старательно выделяя голосом слова, опровергающие слух о скорой войне, и после минутного общения сослался на спешку, схватил портфель и ускакал на следующий участок строительства.

Да, уели его сапёры, ехидно интересуясь:

– Почему вы называете Данциг Дансингом?

Елизаров возвращался в город, старательно глуша чувства. Логика подсказывала: Ненашев его сознательно запугивал. Ну не может обычный человек с такой точностью прогнозировать события.

Он покачал головой, тщательно анализируя разговор. Бред какой-то, час назад он почти поверил и начал искать смысл в каждой, путь и насмешливой, фразе комбата. Нет и не будет пророков в любом отечестве.

Гнетущее чувство тревоги возникло вновь на улицах Бреста. Жители быстрее немцев отреагировали на типографскую заметку. Мука, сахар, керосин, мыло, ткани и обувь давно раскупались нарасхват, но в этот день началось безумие.

Ну, ещё понятно, когда освободили Западную Белоруссию, в городах со снабжением товарами стало совсем плохо. Потом чуть наладилось, в магазинах появился хлеб, молоко и конфеты-подушечки, но очереди не исчезли. Как раз их местные приняли очень озлобленно, не понимая, как напрягает силы страна, готовясь к стальной обороне и двойному удару по врагу. Приобретать на рынке вещи могли многие, в основном «восточники» [35] .

В госмагазинах мужской костюм стоил триста пятьдесят рублей, часы на сотню дешевле. А еду пограничный народ чаще всего покупал на базаре у селян: больше выбор и нет толкотни в магазинах. Да и жди ещё, когда завезут в военторг дешёвое мясо по два рубля за килограмм.

Но теперь в очередях стояли не только местные. Появились жёны и дети товарищей, прибывших укреплять в Западной Белоруссии советскую власть. Разделял прохожих на «восточников» и «западников» разведчик безошибочно. И не по одежде, как Ненашев, а по знакомому выражению лица.

И так на каждой улице. У каждого магазина. На цены никто не смотрел. Товар заканчивался, но сразу находился энтузиаст, который принимался записывать очередь на следующий день. Потом люди кидали жребий, кто будет караулить места ночью, чтобы к ним не набежали «чужие».

А что творилось у сберкассы! Милиционеру едва удавалось сдерживать толпу. Спросив, в чём дело, Елизаров узнал: жители ринулись снимать деньги и пытались сдать обратно облигации госзаймов. Просьба успокоиться и не поддаваться паническим слухам, распространяемым провокаторами, ещё больше возбудила толпу. А когда услышали, что в день теперь выдают только по пятьдесят рублей, стали раздаваться откровенно антисоветские выкрики.