– Наверно, ты просто очень устала, Грейс, – говорит он с серьезным лицом и стискивает челюсти. – Ты устала, и больше ничего.

– Нет, тут не только усталость. – Я хватаю его за руку. – Я правда вижу ее, Юан. Честное слово.

– Привидений не существует. Ты просто вымоталась. Дети, ешь мало. Послушай! – Он приближает лицо. – Я готов спорить на что угодно, что Роза погибла не от твоей руки.

– Правда?

– Да, я уверен. Ты же добрая, ты очень хороший человек. Лучше, чем многие. Я не знаю никого лучше тебя. Честно!

В его словах столько сочувствия, столько убежденности, что они бальзамом ложатся мне на душу. Кажется, будто я получаю прощение.

– Ты не должна думать об этом. Эти мысли уничтожат тебя. Подумай, как все это скажется на твоих девочках, каково будет Полу.

Я киваю:

– Полу я не могу рассказать. Никогда не могла. Врачи говорят, у меня депрессия.

– Нет, это не депрессия, – горячо говорит он. – Тебе просто нужно быть добрее к себе. Надо жить, а для этого надо хорошо питаться.

Он идет на кухню. Слышу, открывает холодильник, дверцы шкафа. Я откидываю голову на спинку дивана и в первый раз за многие годы чувствую, что оживаю, что я действительно существую. Я трусь щеками о мягкие края одеяла, мне становится тепло и уютно.

Возвращается Юан. Успел приготовить яичницу-болтунью.

– На-ка покушай, и попробуй только сказать, что тебе не нравится. Я же знаю, ты ее обожаешь.

Чувствую, желудок благодарно бурчит: выглядит действительно аппетитно. Слюнки текут, когда я беру у него тарелку. Ставлю ее прямо на колени, гляжу. Это тарелка матери Пола, с ивами, с голубой каймой, очень красивая. Яйца у нас свои, из-под наших курочек, бегающих в загончике, который устроил для них Пол в дальнем конце сада. И цельнозерновой хлеб, поджаренный в тостере. Выглядит великолепно, но есть это почему-то не хочется. Тогда я кладу кусок яичницы на поджаренный хлебец, а сверху аккуратненько так веточку петрушки. Так, а откуда взялась петрушка? Я понятия не имела, что у нас есть петрушка. Где он ее откопал?

Так тихо, что слышно тиканье часов на руке. Кручу в руке вилку. Он ждет, что я скажу.

– Давай наворачивай, – говорю я.

– Не буду, если ты не будешь.

Он подцепляет кусочек яичницы и подносит к моему рту. Я продолжаю сидеть, стиснув зубы.

– Попробуй, за уши не оттащишь.

Перевожу дыхание.

– Ну так и быть, попробую.

Закрываю глаза, открываю рот. Хочется выплюнуть. Но я жую. Медленно. А что, очень даже вкусно. Он добавил туда тертого сыра. Протягивает мне еще.

– Хотела бы я быть твоим ребенком, сидеть на высоком стульчике, а ты бы меня кормил.

– Бедненькая, за тобой никто не присматривает? Придется мне этим заняться.

Когда моя тарелка пустеет, он подвигает мне свою, а сам похлопывает себя по плоскому животу.

– Моя мама пользуется любой возможностью накормить меня до отвала. Теперь я ее понимаю. Надеюсь, не откажешь мне в этом удовольствии.

Я начинаю есть сама. Доедаю его порцию, едва удерживаюсь, чтоб не облизать тарелку. Отдуваясь, откидываюсь назад.

– А что, довольно неплохо. Только сейчас поняла, как проголодалась.

Он гладит мои руки, снова сжимает ладони:

– Ну хорошо, а теперь давай договоримся так. Ты перестанешь думать о Розе и начнешь думать только о том, что существенно в твоей жизни. Вспомнишь, что мы с тобой друзья, что ты умеешь рисовать и писать картины. Обещаешь?

– Да.

– Не слышу.

– Да, – говорю я немного громче.

Он прикладывает ладонь к уху.

– Да, да, да! – повторяю я совсем громко, ощущая в животе благодать. – Даю слово.

Потом мы сидим разговариваем и не можем наговориться, говорим обо всем, что придет в голову. Каково быть отцом или матерью, слушает ли он все еще радио в темноте, зарисовываю ли я до сих пор все, что попадется на глаза интересного. Уходит он около полуночи. Мы останавливаемся на верхней ступеньке крыльца, обнимаемся, потом он разворачивает меня кругом и подталкивает в дом.

– Встретимся завтра на гаванской стене?

Я киваю.

– В два часа нормально? Приводи девочек. Пора мне с ними познакомиться. Я же, в сущности, почти им дядя.

Провожаю его взглядом до конца улицы и только тогда вхожу в дом. Сердце стучит, тает от радости, губы болят – давно я столько не улыбалась. Юан и вправду самый близкий мне человек, ближе брата. Мы с ним росли вместе, практически не разлучались, куда он, туда и я. Конечно, бывало, и ссорились, даже дрались, но вообще нам хорошо было вдвоем. До сих пор, когда он рядом, я думаю о себе лучше, мысль о нем напоминает мне, какой мне хотелось бы быть. И как единственный человек, который знает все о гибели Розы, кроме нас с Орлой, конечно, он олицетворяет собой силу, которая разгоняет мои страхи. Слава богу, что он вернулся, для меня это подарок судьбы. У меня сегодня радостный праздник, радостней, чем все праздники Рождества и дни рождения, вместе взятые.