– Отец, благослови навестить мать!

– ???

– …Она прислала письмо. Пишет, что больна, что хочет повидать меня, что чувствует приближение смерти.

– Кто любит отца и матерь более, нежели Меня, не достоин Меня…

– Я знаю, отец. Прости меня! Я недостоин монашеского звания. Я не могу до конца посвятить себя Господу!

– Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия.

– Да, но мне не будет покоя, если я не съезжу туда.

– Господь долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию.

– Спасибо, отец! Молись за меня!

Поездка к матери прошла не слишком гладко. В купе он ехал с какими-то рабочими, которые всю дорогу пили, играли в карты и матерились. Он пытался молиться за них, но это плохо получалось. Злился, осуждал, тщеславился. Дома его тоже ждало разочарование. Болезнь оказалась липовой, предлогом, чтобы опять попытаться привязать его к себе. Давили на жалость, говорили о «христианском долге», о почитании родителей. Опять проснулась злость и какое-то липкое презрение, смешанное с чувством вины. Уехал, не попрощавшись.

По прибытии в монастырь, монах тут же бросился к своему дорогому духовнику.

– Спасибо, отец, теперь я знаю, что такое попущение Божие! Прости, что смалодушничал и не послушался тебя. Я сам себя наказал за это! Надеюсь, что урок пойдёт мне на пользу, и в следующий раз я смогу не поддаться своей жалости к матери. Но я так боялся, что не успею с ней попрощаться, что больше никогда не увижу её, не скажу последних слов утешения перед её кончиной!

– Нет никого, кто оставил бы дом, или родителей, или братьев, или жену, или детей для Царствия Божия, и не получил бы гораздо более в сие время, и в век будущий жизни вечной.

Монах задумался: вроде бы он сложил с себя бремя ответственности за семью, так сильно гнетущее его всю сознательную жизнь, и теперь, став свободным, он должен чувствовать огромное облегчение. Но почему-то именно сейчас, когда он полностью отрёкся от родных и обещал Господу не заботиться об их телесных нуждах, в нём зародилось чувство иной ответственности, ещё более тяжёлой, чем раньше. Хотя было в этом чувстве и что-то отрадное, какая-то скрытая глубоко внутри надежда и радость. Может быть, в нём наконец-то начала зарождаться истинная любовь?

– Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас; возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдёте покой душам вашим; ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко.

– Да, отец мой, теперь я понял, что такое бремя настоящего сострадания и любви к матери! Пока я из плотской жалости заботился о её теле, я волей-неволей потакал её грехам и страстям, и из-за этого ненавидел её. Теперь же, когда я освободился от всех мирских обязательств, я вижу в матери обыкновенного человека – несчастного и потерявшегося человека – и поэтому я могу себе позволить искренне любить и жалеть её. Сейчас я готов добровольно принять на себя гораздо большую ответственность – ответственность за её душу. Начиная с этого дня, я постараюсь чистым сердцем молиться Господу о её спасении! Я знаю, что это трудно, ведь любовь всегда связана с жертвой. Пусть же не будет мне покоя, пока моя мать не упокоится в райских обителях! Молись о мне, отец, да укрепит меня Господь во всех моих благих начинаниях!

С матерью он попрощался. Через много лет разлуки он вдруг почувствовал непреодолимое желание вновь навестить её. Духовный отец сразу дал своё благословение. Монах приехал без приглашения, никого не предупредив. В сердце царила необыкновенная лёгкость, не было и следа тяжести или давления. Это был акт свободной воли, сознательное обдуманное решение.

Мать лежала в постели и перебирала чётки. Она изменилась до неузнаваемости. Куда исчезла та надменная, гордая и властная женщина, которая некогда была главой и тираном всей семьи? Вместо неё монах увидел маленькую старушку, иссушенную болезнью и страданиями. Но глаза её светились, как два озерца света. В них отражались такая любовь и мудрость, что у него перехватило дух, когда он встретился с ней взглядом. Она сразу же узнала его, протянула к нему руки, попыталась приподняться с постели, но тут же в изнеможении упала на подушки.

– Сынок, ты вернулся! – прошептала она.

Выдержать такое было выше его сил! Монах бросился перед матерью на колени, стал целовать её руки, обливая их слезами.

– Прости меня, мама! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?! – лепетал он, зарываясь лицом в её маленькие сморщенные ладони.

– Что ты, дорогой мой, что ты, перестань! – испуганно бормотала она. – Разве это ты должен просить у меня прощения? Нет! Никогда! За что? За то, что я чуть не испортила тебе жизнь? За то, что была не матерью тебе, а змеёй, ищущей, как бы ужалить тебя побольнее? Я никогда не прощу себя за это! Что тебе было ещё делать, как не уехать от такой матери подальше, а не то я бы и тебя утащила за собой в вечную смерть! Слава Богу, что Он уберёг тебя от гибели! Да и сейчас тебе ещё опасно быть со мной! Уходи от меня поскорее и возвращайся к себе в монастырь, чтобы я не успела заразить тебя своей гнилью!

– Ну что ты говоришь, мама! – монах в изумлении смотрел на свою преобразившуюся мать. – Какая гниль? Ты вся светишься изнутри! Если бы ты только видела себя со стороны. Ты такая красивая!

– Нет, сынок, – грустно вздохнула она. – Я всегда только тем и занималась, что отравляла всем жизнь. Свела отца раньше времени в могилу, твой брат из-за меня стал бессердечным карьеристом. Много жизней я поломала, и нет мне теперь прощения. Я насквозь прогнила. Лишь об одном просила я перед смертью Бога – увидеть тебя в последний раз! И Он услышал мою молитву и смилостивился надо мной, падшей женщиной!