Шрифт:
– Как печально… – только и нашлась она с ответом. – Но Наталья в самом деле рисковала, пуская постороннего в хранилище!
– Кто с этим спорит… – вздохнула служительница. – Но разве другие так не делают? Сплошь и рядом. И никому ничего за это не бывает. Впустить постороннего и оставить его там одного – вот это уже дело серьезное. А зайти с ним вместе и вместе выйти – тут ничего страшного нет! Зря он только там снимал, этот ваш приятель… Забыла его имя…
– Игорь, – кстати припомнила Александра. – Ну, тут ничего уже не поделаешь, мне кажется. Обратно ее ведь не примут, даже если она вернется.
– Этот ваш Игорь должен извиниться перед ней… – с неприязнью произнесла пожилая женщина. – Он взрослый мужчина, понимал, что делает, чем она ради его каприза рискует. Не должен был снимать! Там и плакат висит, что съемка запрещена! Теперь он перед ней в долгу! Устроил бы девчонку на работу, в Питере у себя, он ведь антиквариатом занимается, сам говорил. Рассыпался перед ней мелким горошком, обещал все радости жизни, а как получил, что хотел, исчез! Так порядочные люди не поступают!
Слова этой пожилой дамы дышали таким идеализмом и праведным гневом, что Александра была обескуражена.
– Посмотрим, что можно придумать, – сказала художница, твердо решив про себя хоть как-то помочь девушке, если это будет в ее силах. «Дам ей рекомендацию, знакомым, в салон, что ли… Конечно, об этом инциденте в Пинске придется умолчать! С таким багажом ее никто не возьмет!»
– Вот бы было хорошо! – воскликнула собеседница.
– Для начала нужно найти Наталью… – продолжала Александра. – Вы говорите, ее адреса в Лунинце не знаете?
– Нет, зато знаю ее здешний адрес! У хозяйки наверняка есть ее адрес в родном городе, она ведь брала ее паспорт, прописывала временно…
Получив адрес, по которому Наталья проживала в Пинске, Александра заторопилась. Она сказала, что идет обедать, что ее ждет подруга, но, уходя, спросила у служительницы, как пройти на улицу, где еще в марте жила уволенная девушка. Та рассказала, по-провинциальному подробно и заботливо. Александре казалось, что в ее серых, наивных глазах мелькает смутный вопрос, который пожилая женщина, состарившаяся среди прялок, корыт и вышитых рубах, не решается задать.
«Кажется, я бесповоротно себя выдала!» – Художница торопливо вышла из здания музея и пошла прочь, по аккуратно выметенной брусчатой площади, разделенной на ровные серые квадраты, окаймленные красноватыми и белыми бордюрами, обсаженной «белорусскими кипарисами» – темными пирамидальными можжевельниками. У площади был чопорный вид, как у безукоризненно чистого, накрахмаленного до хруста носового платка провинциального ксендза.
«Пришла в музей якобы рисовать предметы быта полесских крестьян, а интересовалась только гобеленами и уволенной сотрудницей… история шита белыми нитками. Всякий, даже эта замечательная добрая женщина, сразу догадается, что мои наброски делались для отвода глаз. Сейчас это просто вызовет удивление. А вот когда музей будет ограблен… Когда будет ограблен…»
Мимо кафе, которое ей указала для встречи Татьяна, Александра прошла быстрым шагом, почти бегом, опасаясь, что подруга заметит ее и позовет. Впрочем, опасения были напрасны, хотя, кинув беглый взгляд в огромное, до самой мостовой окно, художница увидела Татьяну совсем рядом, за столиком на двоих, сразу за стеклом. Но та в данный момент была не способна что-либо замечать вокруг себя. Ссутулившись, положив оба локтя на стол, с ожесточением прижав к уху мобильный телефон, она слушала, делая свободной рукой резкие жесты, словно пытаясь остановить собеседника. Судя по всему, разговор был тяжелый. Лицо женщины, обычно веселое и спокойное, было сейчас искажено в жалобной, страдальческой гримасе. Она вдруг сразу постарела и в этот миг казалась очень несчастной.
«И ее я обманываю…» – Александра с тяжелым сердцем прошла мимо, завернула за угол, сверилась с запиской. Нужный дом располагался совсем рядом с площадью. «Когда я перестала быть откровенной с окружающими? А когда перестала находить в этом что-то предосудительное? Одинокая жизнь сделала меня недоверчивой… Торговля антиквариатом вообще не способствует развитию в человеке хороших душевных качеств. Увы… Я видела людей, которых фарфоровая вазочка могла превратить в чудовищ, в убийц… Я осуждала их, говорила себе, что со мной никогда такого не произойдет. И вот естественный финал: я сама иду на преступление, ради того чтобы совершить открытие, увидеть и описать эти злосчастные гобелены. Два куска старой материи, шерстяной, может быть, с добавлением шелковых нитей… Я лгу, лгу бесконечно, захожу в этой лжи все дальше, словно по тропке перехожу трясину, в надежде, что эта тропа выведет меня на солнечную поляну, где можно будет перевести дух… Найти какое-то оправдание произошедшему, сказать себе, что эти гобелены так и пропали бы в запасниках, как пропадали до сих пор, сгнили бы, рассыпались в прах… А я помогла их спасти. Но на самом деле я просто больше всего на свете хочу увидеть этих единорогов!»
Глава 4
– Наталья? Зворунская? Нет, она больше здесь не живет! И как ее найти, мы не знаем!
Молодая девушка сделала попытку закрыть тяжелую дверь, обитую ломкой от старости клеенкой, но Александра ее остановила, произнеся самым убедительным тоном:
– Мне очень, очень надо ее найти! Просто необходимо! Это вопрос жизни и смерти!
Последние слова показались ей явным преувеличением, но на девушку именно они произвели впечатление. Откинув со лба черную челку (такую черную, что она, несомненно, была крашеной), девушка заколебалась, нерешительно поглядывая на визитершу.
Дверь она открыла без вопросов, сразу после звонка, но, услышав имя Натальи, резко изменилась в лице и заговорила почти грубо. «Почему?» – спрашивала себя Александра.
– А что случилось? – все так же неприветливо спросила девушка.
– Пока ничего… Но если я ее не найду, может произойти несчастье!
«Бог знает, что я болтаю! – укоряла себя художница. – Но кажется, она начала меня слушать… Уже хорошо!»
– А вы ее знакомая? – спросила девушка после краткого раздумья, которое, судя по недоуменному выражению ее лица, никаких плодов не принесло.