— Да, но я охотно оттолкну вас, как вы оттолкнули ваших друзей, если вы не придержите язык и не поможете мне с канатом, — проворчал Хокмун.

Наконец плот ткнулся в борт «Улыбающейся девушки». Вниз по полусгнившему борту сполз веревочный трап Хокмун стал подниматься и с облегчением перевалился через фальшборт на палубу.

Когда Оладан увидел появившуюся над бортом голову следующего человека, он выругался и схватился за меч, но Хокмун остановил его.

— Он — наш пленник, мы вполне можем оставить его живым, так как позже, если мы попадем в плен, он может нам пригодиться.

— Ах, как разумно, — с восхищением в голосе произнес Д’Аверк и закашлялся. — Простите меня, но боюсь, перенесенные испытания сильно ослабили меня. Смена белья, стакан горячего грога, хороший отдых, и я вновь стану человеком.

— Вам повезет, если мы позволим вам гнить в трюме, — иронично заметил Хокмун. — Отведи его в нашу каюту, Оладан.

Теснясь в крошечной каюте, Хокмун и Оладан наблюдали, как Д’Аверк снял с себя маску, доспехи и насквозь промокшую одежду.

— Как вы оказались на плоту, Д’Аверк? — спросил Хокмун, когда тот суетливо вытерся досуха. Хокмуна даже привело в замешательство то хладнокровие, хотя и внешнее, с каким держался этот человек. Герцог восхищался этим качеством и даже спрашивал себя, не нравится ли ему в каком-то смысле Д’Аверк. Наверное, дело было в честности, с которой тот признавался в своем честолюбии, в нежелании оправдывать свои действия, даже если это было убийство.

— Длинная история, дорогой мой друг. Наша троица — Экардо, Питер и я — предоставила остальным солдатам возиться с тем слепым чудовищем, которое вы на нас напустили, и сумела добраться до безопасного места в холмах. Затем прибыл орнитоптер, который я посылал за другим, побольше, и начал кружить над холмами, пораженный, вероятно, впрочем, как и мы, исчезновением целого города. Кстати, вы должны объяснить мне это. Мы посигналили пилоту, и он приземлился… Мы уже сообразили, что оказались в несколько затруднительном положении. — Д’Аверк умолк. — Здесь есть какая-нибудь пища?

— Шкипер приказал доставить с камбуза ужин, — сообщил Оладан. — Продолжайте.

— Мы оказались втроем без лошадей в довольно пустынной местности. Вдобавок мы не сумели удержать вас, когда вы попали к нам, и насколько мы понимали, пилот был единственным, кто об этом знал…

— Вы убили пилота? — догадался Хокмун.

— Именно. Это было необходимо. Затем мы сели в его машину, намереваясь добраться до ближайшей базы.

— Что же случилось? Вы не знали, как управлять машиной?

— Вы вновь угадали, — улыбнулся Д’Аверк. — Мое знание этих машин ограниченно. Подняться в воздух мы сумели, но затем эта дрянь не пожелала слушаться штурвала. Не успели мы хоть что-то сообразить, как она понесла нас Рунный Посох знает куда. Должен признаться, я испугался за свою безопасность. Это чудище вело себя все более неустойчиво, пока наконец не начало падать. Мне удалось направить его так, что оно приземлилось на мягком речном берегу. Экардо и Питер стали устраивать истерики. Поссорились между собой, становились совершенно невыносимыми в манерах и крайне трудноуправляемыми. Однако нам удалось построить плот, и мы намеревались спуститься вниз по реке, пока не доберемся до какого-нибудь порта.

— Это тот самый порт?

— Да.

— Тогда как же вы попали в море?

— Отливы, друг мой, — ответил Д’Аверк с грациозным движением руки. — Течения. Я не представлял, что мы находимся столь близко к устью реки. Нас понесло с пугающей скоростью и увлекло далеко за пределы суши. На этом плоту, на этом проклятом плоту мы провели несколько дней с Питером и Экардо. Они обвиняли друг друга в нашем бедственном положении, хотя винить следовало скорее меня. О, не могу передать вам, герцог Дориан, насколько это было трудное испытание.

— Вы заслужили и худшее, — буркнул Оладан.

В дверь каюты постучали. Оладан поднялся и впустил обсыпанного перхотью матроса с подносом, на котором стояли три чаши с мясом.

Хокмун принял у матроса поднос и вручил Д’Аверку чашу и ложку. Тот на миг задумался, потом набил полный рот. Казалось, он ел с огромной выдержкой. Закончив есть, он поставил чашу на поднос.

— Вкусно, — заметил Д’Аверк, — вполне приемлемо для корабельной кухни.

Хокмун, которого затошнило от вида этой дряни, передал Д’Аверку свою чашу, а Оладан и свою.

— Благодарю вас, — отказался Д’Аверк. — Я ценю умеренность. Для меня вполне достаточно.

Хокмун улыбнулся, восхищаясь хладнокровием француза.

Пища для него, очевидно, показалась столь же отвратительной, как и для них, но голод его был так велик, что он тем не менее съел содержимое своей чаши и не без щегольства.

Теперь Д’Аверк потянулся, играя мышцами, так не соответствующими его напускной немощи.

— А теперь, — зевнул он, — если вы простите меня, господа, я посплю. У меня было несколько довольно трудных дней.

— Ложитесь на мою постель, — предложил Хокмун, указывая на свою койку, но не говоря о том, что там гнездятся полчища клопов. — Я посмотрю, нет ли у шкипера гамака.

— Благодарю вас, — отозвался Д’Аверк, и тон его был столь серьезен, что Хокмун от двери обернулся:

— За что?

Д’Аверк нарочито закашлялся, потом поднял глаза и произнес прежним насмешливым тоном:

— Да ясно за что, мой дорогой герцог. За спасение моей жизни, конечно.

К утру шторм стих, и, хотя море еще и волновалось, оно все же было гораздо спокойнее, чем накануне.