Сыну Мазея, занимавшего у Дария очень высокое место, он собирался прибавить к сатрапии, которой тот управлял, еще одну, большую. Тот отказывался и сказал: «О, царь! Раньше был один Дарий, а теперь ты создал многих Александров». Пармениону он отдал дом Багоя [44] , в котором, говорят, было найдено одного платья на тысячу талантов. Антипатру он приказывал в письме держать при себе охрану, потому что против него составляется заговор.

Матери он посылал множество даров, но не позволял ей вмешиваться ни в государственные дела, ни в распоряжения по войску. Она упрекала его за это, но он спокойно переносил ее недовольство. Однажды только, когда Антипатр прислал ему длинное обвинительное письмо против нее, он сказал: «Антипатр не понимает, что одна материнская слеза стирает тысячи таких писем».

Когда он увидел, что его сподвижники утопают в наслаждениях и образ жизни их становится просто противным (у теосца Гагнона сапоги были подбиты серебряными гвоздями; Леоннату караваном верблюдов привозили для гимнастики песок из Египта; Филота заказал себе охотничьих тенет на 100 стадиев длины; миррой натирались теперь в бане обильнее, чем раньше оливковым маслом, и держали при себе постельничих и массажистов), он стал ласково и разумно упрекать их: его удивляет, говорил он, как можно после стольких тяжелейших испытаний забыть, что после победы спят слаще, чем после поражения?

Разве они не видят, сравнивая свою жизнь с жизнью персов, что любить наслаждения свойственно рабу, радоваться трудам – натуре царственной. «Может ли, – говорил он, – ходить за лошадью, чистить копье или шлем человек, отвыкший ухаживать за собственным телом?» «Или вы не знаете, – сказал он однажды, – что существо власти нашей – не делать того, что делают подвластные нам».

Сам он прилагал труды к трудам и в походах и на охоте и подвергался опасности, соревнуясь с другими. Посол из Лакедемона, присутствовавший при том, как он сразил большого льва, сказал: «Хорошо ты, царь, сражаешься за царскую власть с царем!» Сцену этой охоты Кратер послал в дар Дельфам; он заказал медные статуи льва, собак, царя, сражающегося со львом, и себя, спешащего ему на помощь. Одни из этих фигур сделал Лисипп, другие – Леохар.

Александр, упражняясь сам и побуждая к этому же других, подвергал себя опасностям доблести ради. Друзья же его, получив богатства и высокие звания, хотели жить в роскоши и безделье. Их тяготили странствия и походы; постепенно дошло до того, что они стали злословить царя и бранить его. Он относился к этому сначала спокойно, говоря, что это царский удел: слушать брань за оказанные милости.

А между тем самые мелочи в его отношении к близким свидетельствовали о его большой к ним благосклонности и большом уважении. Я приведу лишь несколько примеров. Певкеста он укорял в письме, что, когда его погрыз медведь, он написал об этом другим, а ему ничего не сообщил. «Теперь, по крайней мере, – писал Александр, – напиши, как ты себя чувствуешь и не бросил ли тебя на охоте кто из товарищей: их надо наказать».

Гефестиону и его товарищам, которые отбыли по каким-то делам, он написал, что, в то время как они дразнили ихневмона [45] , Кратер подвернулся под дротик Пердикки и был ранен в оба бедра. Когда Певкест поправился от какой-то болезни, царь написал благодарственное письмо его врачу Алексиппу. Увидев во сне, что Кратер болен, он и сам приносит за него какие-то жертвы и велит приносить их самому Кратеру.

Он написал Павсанию, врачу, желавшему лечить Кратера чемерицей, письмо, в котором и выражал свое беспокойство, и давал советы, как пользоваться этим лекарством. Эфиальта и Кисса, первых, кто сообщил ему о бегстве Гарпала, он велел бросить в оковы как клеветников. Когда он отправлял на родину больных и старых солдат, то Эврилох, уроженец Эг, занес и себя в списки больных.

Его уличили в том, что он совершенно здоров. Он признался тогда, что влюблен в Телесиппу и хочет сопровождать ее в ее путешествии к морю. Александр спросил у кого-то, что это за женщина, и услышал, что она свободная и гетера. «Я буду тебе товарищем в любви, Эврилох! – сказал царь. – Раз Телесиппа свободная, подумай о том, как нам – словами или подарками – убедить ее остаться».

Удивительно, что он находил время писать друзьям о совершенных пустяках: он пишет, например, письмо с приказом найти Селевкова раба, бежавшего в Киликию; благодарит Певкеста за то, что он поймал Никона, раба Кратера; Мегабизу приказывает схватить раба, нашедшего убежище в храме, но только если он сумеет вызвать его оттуда: в храме его не трогать.

Рассказывают, что в начале своего царствования, разбирая уголовные дела, он во время обвинительной речи зажимал рукой одно ухо, чтобы оно не было осквернено клеветой на обвиняемого. Впоследствии его ожесточили многочисленные наветы; начинались они со справедливых обвинений, а затем сворачивали на сплошную ложь. Совсем уже не владел он собой, слыша, как его поносили: тут он становился злым и неумолимым, ибо дорожил славой больше жизни и власти.

Он выступил опять против Дария, чтобы дать ему еще сражение. Услышав, что Бесс захватил его, он отпустил фессалийцев, прибавив к их жалованью подарок в 2 тысячи талантов. Во время преследования (оно было длинным и трудным: за 11 дней люди проскакали 3 тысячи 300 стадиев) большинство выбилось из сил, особенно когда пришлось идти по безводной местности.

Тут ему встретилось несколько македонцев, везших с собой на мулах мехи с водой. Видя, что Александр изнемогает от жажды (был как раз полдень), они быстро налили воды в шлем и поднесли ему. Он спросил, кому они везут воду. «Нашим сыновьям, – ответили те, – но если ты останешься жив, то не беда, даже если мы их загубим, мы народим других». После этих слов он взял шлем в руки.

Оглядевшись и видя, что все всадники, окружавшие его, вытянули головы и смотрят на него, он отдал шлем, ничего не отпив, поблагодарил давших и сказал: «Если я попью один, то они вот падут духом». Видя его самообладание и великодушие, всадники закричали: «Смело веди нас!» – и стегнули лошадей: они не желают знать ни усталости, ни жажды и вообще не считают себя смертными людьми, пока с ними такой царь.