Настойчивый стук в дверь привел Петра Георгиевича в себя.

— Папа, с тобой все в порядке? — донесся обеспокоенный голос Аиши.

Ионов взглянул на часы. Вместо пяти минут он рефлексировал в четыре раза дольше. Что и говорить: старость. Пора, давно пора на пенсию.

— Дочка, милая, — сказал куратор, — дай мне еще немного времени, пожалуйста. Я уже скоро.

— Хорошо, — послышались удаляющиеся шаги.

Голос Аиши вдруг напомнил Петру Георгиевичу ее мать — Зулихан. И тут же черная горечь обожгла сердце куратора. Неужели игра стоила и стоит свеч?

"Не зря мы взяли в символы Прометея. Восставший против бога титан — антихрист. Мы все антихристы… — подумал Петр Георгиевич, — а, может, нашим символом должен быть не Прометей, а скандинавский Локи? Может мы разбудили дремлющего в русских льдах Фенрира, и теперь он медленно пожирает мир. И Руновский переулок, где был построен музей, назван так не из-за того, что там имелся Овчинный двор, не от слова "руно", но от слова "руны". Символично — но мы вывели древнее предначертание скорого Рагнарёка в самом сердце страны… прометеи, локи… без разницы бесы… вот кто мы…"

Ионов взглянул на собственные руки. Их сотрясала мелкая дрожь. Куратор вдруг осознал, насколько нелепо и жалко сейчас выглядит, и отчаяние мгновенно превратилось в злобу на самого себя: "Проклятая достоевщина! Что-то я совсем расклеился. Стал слишком сентиментальным. Нет, пора, давно пора на пенсию…"

Тяжело вздохнув, Петр Георгиевич взял телефон для спецсвязи, набрал номер Гордеева.

— Здравствуй, Роберт, — тихо произнес он, когда услышал знакомый голос, — мне нужно тебя увидеть. Срочно. Сегодня. Сейчас.

Самоидентификация Джохара Махмудова

20–21 августа 2091 года

Солнце клонилось к закату. Строй изнуряемых жарой камуфлированных безоружных людей, стоящих на плацу по стойке "смирно", не произвел на Джохара никакого впечатления. Разномастный сброд, навербованный чуть ли не со всего мира, дрессировал верзила — метис. С незыблемым чувством собственного абсолютного превосходства он неторопливо прохаживался вдоль ряда недавно прибывших салаг. Белые, смугло — желтые и совсем уж черные лица, казалось, были преисполнены недоумения и почтительного ужаса. Впрочем, с расстояния более чем в сто метров разглядеть какие-либо эмоции в глазах новобранцев было трудно. Зато зычный голос замкомвзвода приводил в невольное восхищение даже Махмудова.

— Кто ваш папа?! — ревел верзила.

— Легион!!! — мгновенно реагировал строй.

— Я не слышу?! Вы кто, амстердамские педики или будущий меч Советской Конфедерации?! Спрашиваю еще раз, кто ваш папа?!

— Легион!!!

— Кто ваша мама?!

— Россия!!! — отозвался строй каким-то странным многоголосием.

— Долбаные чурки! Из какого только говнища вас повытаскивали?! — рокотал верзила. — Я не слышу, кто ваша мама?!

— Россия!!!

Полковник Сергей Соколов, однокашник Джохара по спецшколе, поправив солнцезащитные очки, заулыбался сквозь рыжеватые усы.

— Старший сержант Рауль Санчес, — сказал он, — никарагуанец. Одиннадцать лет в легионе. Говорят, в молодости был бойцом "Фиерас", но потом что-то не поделил с наркобоссами и сделал к нам ноги. Слыхал, как по — русски шпарит? И не отличишь. Два года назад-таки сдал экзамен и получил полное гражданство.

Махмудов неопределенно кивнул. Между тем латиноамериканец подошел к чернокожему парню, стоящему в середине строя и так сильно задравшему подбородок, что, чудилось, еще чуть — чуть и его шея переломится.

— Куда пялишься, мучачо? — спросил Санчес.

— На… на… неб…ббо… смотру, товариш старши сержа.

Очевидно, у африканца, делающего ударение на последний слог в словах, имелись явные трудности с русским языком.

— Херов ниггер, ты уже как два месяца не на пальме, а по — белому до сих пор говорить не научился? — нарочито спокойно произнес старший сержант, затем, сделав паузу, перешел на крик. — Ты свою башку запрокидывать так будешь на коленях, когда тебя в глотку драть будут! Ты где находишься, солдат, в легионе или в наркоманском борделе?!

— Лежьон! — прокричал африканец.

— Вообще, если честно, в этом году набор слабее обычного, — признался полковник Соколов, наблюдая за экзекуцией, — новобранцы, которых ты сейчас видишь перед собой, оружия в руках никогда не держали. Впервые такое. Вербовочные пункты работают на полную. Пришел приказ вместо обычных двух с половиной тысяч набрать за год почти десять. Вот и отбираем менее строго.

— А почему так? — спросил Махмудов.

— Ходят слухи, будто мы у шиитов полосу то ли в десять, то ли в пятнадцать километров вдоль границы с Черными Территориями забираем в обмен на сдачу Израиля. С одной стороны это как бы и плюс, ибо азеры аборигенам нехилую матпомощь обеспечивают, а мы каналы прервем. Но и минусов тоже прилично. Считай, охранять новую границу пошлют легионеров и добровольцев из братств. Вот и приходится допнабор делать. По правилам, сам знаешь, местных, то бишь кавказцев, вербовать можно на Аляску и в Маньчжурию, но только не сюда, китайцев тоже нельзя, чтобы своим поселенцам не помогали, из мусульман не более пятисот и только союзных киргизов, а то мало ли братьев по вере жалко станет. Вот и остаются латины, необрезанные негры, да сикхи Халистана. Много среди них толковых сорвиголов, особенно среди сикхов, но есть и полные бездари. Правда, в Африке сорок белых набрать удалось. Представляешь, буров, из Освободительной Армии Трансвааля. Десяток — другой ирландцев, поляки еще имеются, сербы с греками, само собой…