Шрифт:
– И это вы из-за этого ходите ночью будить людей?
– Ждут ответа.
– Кто?
– Кто-то из полиции.
– Ну скажите, что буду, да прибавьте, что глупо носить приглашения после полуночи.
Затем я, как Нулин, «свечку погасил».
На другое утро, в 8 часов, снова стук в дверь. Догадаться было не трудно, что это все дурачится бельгийская юстиция.
– Entrez! [647]
Взошел господин, излишне чисто одетый, в очень новой шляпе, с длинной цепочкой, толстой и на вид золотой, в свежем черном сертуке и пр.
647
Войдите! (франц.). – Ред.
Я, едва, и то отчасти, одетый, представлял самый странный контраст человеку, который должен одеваться так тщательно с семи часов утра для того, чтоб его, хоть ошибкой, приняли за честного человека. Авантаж был с его стороны.
– Я имею честь говорить avec M. Herzen-p`ere? [648]
– C’est selon [649] , как возьмем дело. С одной стороны, я отец, с другой – сын.
Это развеселило шпиона.
– Я пришел к вам…
648
с господином Герценом-отцом? (франц.). – Ред.
649
Это смотря по тому (франц.). – Ред.
– Позвольте, чтоб сказать, что министр юстиции меня зовет в 11 часов в департамент?
– Точно так.
– Зачем же министр вас беспокоит, и притом так рано? Довольно того, что он меня так поздно беспокоил вчера ночью, приславши этот пакет.
– Так вы будете?
– Непременно.
– Вы знаете дорогу?
– А что же, вам велено меня провожать?
– Помилуйте, quelle id'ee! [650]
– Итак…
– Желаю вам доброго дня.
– Будьте здоровы.
650
что за мысль! (франц.). – Ред.
В 11 часов я сидел у начальника бельгийской общественной безопасности.
Он держал какую-то тетрадку и мой паспорт.
– Извините меня, что мы вас побеспокоили, но видите, тут два небольших обстоятельства: во-первых, у вас паспорт швейцарский, а… – он с полицейской проницательностью, испытуя меня, остановил на мне свой взгляд.
– А я русский, – добавил я.
– Да, признаюсь, это показалось нам странно.
– Отчего же? Разве в Бельгии нет закона о натурализации?
– Да вы?..
– Натурализован десять лет тому назад в Морате, Фрибургского кантона, в деревне Шатель.
– Конечно, если так, в таком случае я не смею сомневаться… Мы перейдем ко второму затруднению. Года три тому назад вы спрашивали дозволения приехать в Брюссель и получили отказ…
– Этого, mille pardons [651] , не было и быть не могло. Какое же я имел бы мнение о свободной Бельгии, если б я, никогда не высланный из нее, усомнился в праве моем приехать в Брюссель?
651
тысяча извинений (франц.). – Ред.
Начальник общественной безопасности несколько смутился.
– Однако вот тут… – И он развернул тетрадь.
– Видно, не все в ней верно. Вот ведь вы не знали же, что я натурализован в Швейцарии.
– Так-с. Консул е. в. Дельпьер…
– Не беспокойтесь, остальное я вам расскажу. Я спрашивал вашего консула в Лондоне, могу ли я перевести в Брюссель русскую типографию, т. е. оставят ли типографию в покое, если я не буду мешаться в бельгийские дела, на что у меня не было никогда никакой охоты, как вы легко поверите. Г-н Дельпьер спросил министра. Министр просил его отклонить меня от моего намерения перевести типографию. Консулу вашему было стыдно письменно сообщить министерский ответ, и он просил передать мне эту весть, как общего знакомого, Луи Блана. Я, благодаря Луи Блана, просил его успокоить г. Дельпьера и уверить его, что я с большой твердостью духа узнал, что типографию не пустят в Брюссель; «если б, – прибавил я, – консулу пришлось мне сообщить обратное, т. е. что меня и типографию во веки веков не выпустят из Брюсселя, может, я не нашел бы столько геройства». Видите, я очень помню все обстоятельства.
Охранитель общественной безопасности слегка прочистил голос и, читая тетрадку, заметил:
– Действительно так, я о типографии и не заметил. Впрочем, я полагаю, вам все-таки необходимо разрешение от министра; иначе, как это ни неприятно будет для нас, но мы будем вынуждены просить вас…
– Я завтра еду.
– Помилуйте, никто не требует такой поспешности; оставайтесь неделю, две. Мы говорим насчет оседлой жизни… Я почти уверен, что министр разрешит.
– Я могу его просить для будущих времен, но теперь я не имею ни малейшего желания дальше оставаться в Брюсселе.
Тем история и кончилась.
– Я забыл одно, – запутавшись в объяснении, сказал мне опасливый хранитель безопасности, – мы малы, мы малы, вот наша беда; il у a des 'egards… [652] – Ему было стыдно.
Два года спустя, меньшая дочь моя, жившая в Париже, занемогла. Я опять потребовал визы, и Персиньи опять отказал. В это время граф Ксаверий Браницкий был в Лондоне. Обедая у него, я рассказал об отказе.
– Напишите к принцу Наполеону письмо, – сказал Браницкий, – я ему доставлю.
652
есть соображения… (франц.). – Ред.