Оставалось только вспомнить, кому он настолько насолил, что платой за прегрешения должна была стать его собственная жизнь. Присев в кресло со стаканом в руке, Бахметьев погрузился в мрачные раздумья. Единственная мысль, что приходила ему в голову — это связь с Ольгой. «Нет, — вздохнул граф, отпив из стакана глоток бренди, — Уваров никогда бы не стал сводить счёты подобным образом. Николай Васильевич вообще бы не стал сводить счёты, потому как к супруге своей всегда был равнодушен и ревнивцем никогда не слыл. Для князя самым важным было, чтобы внешние приличия были соблюдены, а уж тем более сейчас, когда сия пошлая связь осталась в прошлом, подобная месть и вовсе лишена какого бы то ни было смысла».

Однако более у него не было ни одной мысли по этому поводу. Сколько бы он не перебирал в памяти своих знакомцев, по всему выходило, что врагов, готовых убить его, он нажить не успел. «Что ж, отныне стоит соблюдать осторожность и не бродить в одиночестве по ночным улицам Петербурга», — решил Георгий Алексеевич, укладываясь в постель. За всеми волнениями последних нескольких часов, мысли о Верочке отошли на второй план. Он обязательно загладит свою вину перед ней, но позже.

Утро выдалось отнюдь не добрым. Просматривая почту, Георгий Алексеевич с тяжёлым вздохом вскрыл конверт с письмом от матери. Лидия Илларионовна в своём послании взывала к его совести и сыновьему долгу:

«Mon cher fils, (Мой дорогой сын) мне очень жаль, что мы расстались с Вами столь неподобающим образом. Возможно, я была не права, когда упорствовала в своих желаниях, но все мои деяния направлены на то, чтобы видеть Вас счастливым и довольным жизнью. Жорж, прошу Вас, не ставьте меня в неловкое положение. На следующей седмице я ожидаю с визитом семейство Епифановых. Надеюсь, вы сможете уделить несколько дней мне и моим гостям. Ваша любящая мать, графиня Бахметьева».

Взглянув на дату, граф нахмурился. Получается, что Епифановы вот-вот должны прибыть с визитом к его матери, ежели уже не находятся в Бахметьево.

«Ах, маменька, — усмехнулся Бахметьев, — вы всё же не оставили сию мысль. Впрочем, учитывая обстоятельства прошлой ночи, поездка в имение нынче не самая плохая идея», — решил он, взяв в руки перо, дабы написать ответ матери.

Но оставалась ещё Верочка. Уехать, не сказав ни слова после ночи, проведённой с нею, было бы верхом цинизма. «Послать ей цветы и записку? — задумался Георгий Алексеевич. — Нет. Это оскорбит её. Надобно бы лично объясниться», — вздохнул он.

Бахметьев медлил с визитом. Он не знал, как вести себя с ней после, что сказать, да и в собственных чувствах он не мог толком разобраться. Он так долго добивался её, пожертвовал расположением madeimoiselle Епифановой, лишь бы получить желаемое, а вот ныне не испытывал ни радости, ни удовлетворения от одержанной победы. Да и было ли это победой, коли на душе остался горький осадок? Нет-нет вовсе не разочарование владело им, но недовольство собой было причиной посетившей графа меланхолии. Ведь когда так стремился увлечь её в омут грешного сладострастия, он вовсе не думал об ответственности, что после ляжет на его плечи. Имел ли он право пользоваться её юностью и неопытностью, влечением, что она испытывала к нему и по своей наивности совершенно не умела скрыть? Он обещал бросить к её ногам весь Петербург, но ей вовсе не нужны были ни деньги, ни драгоценности, — всё то, что с радостью приняла бы от него другая. Но Верочка она ведь не такая, как те другие. А он, так легко согласившись в тот момент, не думал о том, что, по сути, ему нечего ей предложить.

С такими мрачными мыслями отправлялся Бахметьев на Фонтанку. Несмотря на то, что отправился он по известному ему адресу средь бела дня, Георгий Алексеевич решил воспользоваться услугами извозчика. Слишком памятна ещё была ночная встреча. Вряд ли кому-то придёт в голову упрекнуть его в трусости, коли он решит впредь быть более осторожным и осмотрительным.

Двери ему открыла Дарья. Девушка лишь мельком взглянула на него и поспешно отвела глаза. Но даже столь мимолётный взгляд показался Бахметьеву осуждающим. Ну что же, даже у горничной был повод осуждать его, ведь он повёл себя не самым лучшим образом.

— Вера Николавна, дома будут? — поинтересовался граф, снимая фуражку.

— Барышня гулять изволили, — присела в книксене Дарья.

— Что же одна? — удивился Бахметьев.

— Нет. Вера Николавна Никитку с собой взяли.

«Может то и к лучшему», — вздохнул с облегчением Георгий Алексеевич.

— Я ей напишу, — шагнул он в переднюю.

Дарья отступила, пропуская его в квартиру, проводила в гостиную и поспешила в будуар хозяйки за письменными принадлежностями, оставив графа одного. Внимание Георгия Алексеевича привлёк незаконченный пейзаж, который художница оставила на столе. Вглядываясь в картину, Бахметьев без труда определил, что за место рисовала Вера. Это был отдалённый уголок парка в Бахметьево, тот самый, что так хорошо был виден из окна флигеля, и который она уже пыталась изобразить карандашом.

Вернулась горничная и выложила перед ним на стол лист бумаги и чернильницу с пером. Отодвинув пейзаж, Георгий Алексеевич присел за стол. Раздумывая над тем, что написать, он вспомнил их разговор накануне. «Никогда не лгите мне», — просила она его. «Но ведь не сказать всей правды — не значит солгать», — пожал плечами Бахметьев, обмакивая перо в чернила.

Перо в его руках легко заскользило по бумаге, выводя ровные чёткие строки:

«Вера, mon ange, дела семьи вынуждают меня уехать на несколько дней в Бахметьево. Мне жаль, что приходится оставлять вас нынче, но я не в силах отказать матери в её просьбе. Надеюсь, что мы скоро увидимся с вами. Жорж.»

Оставив записку на столе в гостиной, Георгий Алексеевич покинул квартиру на Фонтанке и сразу оттуда направился на службу, дабы известить начальство о своём отсутствии в течение седмицы. Успокоив, таким образом, свою совесть, граф уже к исходу дня въезжал в ворота родового имения.

Верочка вернулась к себе после полудня. Как и собиралась, она зашла в лавку и купила небольшой, приглянувшийся ей гребень из слоновой кости, рассудив, что в тёмных волосах Даши сия безделица будет смотреться на редкость хорошо. Благо денег на булавки Бахметьев оставил немало.