Словом, на платформе «неправильного» гения автор конструирует образ гения «правильного», патриотичного, понятного и публике, и автору… Да, кстати! Перельман отказался от премии Филдса и от золотой медали. А Покровский доллары и медаль взял. Он «всегда готов был подработать, копил деньги, был смекалист в бережливости». Вот такие гении нужны России. Перельман, читай эту книгу и учись уму-разуму.

Александр Иличевский. Анархисты: Роман. М.: Астрель

Вопрос: что у писателя А.П. Чехова всегда вначале, а у писателя А.В. Иличевского вечно посередине? Ответ: слог «че» в фамилии. Пересечение, конечно, хиленькое, на отметину Фортуны едва ли тянет, но для автора, который переписывает чеховскую «Дуэль» на современный лад и нуждается в знаке свыше, даже один общий слог с классиком все-таки лучше, чем ни одного.

Отчего Александру Викторовичу вообще приспичило тревожить прах Антона Павловича? Почему для вивисекции была избрана именно «Дуэль»? Все это внятному объяснению не поддается, так что для простоты вынесем проблему за скобки и оценим лихость писателя, меняющего антураж. У Чехова действие происходило на Черноморском побережье Кавказа, а Иличевский сдвигает сюжет в среднюю полосу России: море заменяет рекой, горы — лесом, кипарисы — соснами, шарабаны — иномарками, виноградное вино — водкой и коньяком.

Нынешний автор превращает мелкого чиновника Лаевского в художника и бывшего бизнесмена Соломина, зоолога фон Корена — во врача Турчина, Надежду Андреевну — в наркоманку Катю, полицейского пристава Кирилина — в таможенника Калинина, смешливого дьякона — в смешливого иеромонаха, а доктора Самойленко — в доктора Дубровина (почему толерантнейший персонаж оказался однофамильцем предводителя черносотенного Союза Русского Народа, читателю понять не дано). Чеховские мотивы спрямлены и нарочито опошлены. Мысль о том, что «никто не знает настоящей правды», Иличевскому чужда: он-то знает правду-матку. Он уж ее сейчас нам резанет.

Итак, внимание! Соломин не столько любит Катю, сколько страдает «половой одержимостью ею»; в отличие от промотавшегося Лаевского, Соломин отнюдь не беден и клянчит у Дубровина деньги, чтобы не трогать основной капитал. Дубровин не простак, а тупица. Турчин изводит «лишнего человека» Соломина не только из-за своих социал-дарвинистских теорий, но и потому, что тайком положил глаз на Катю. Катя мучается не от тоски, а от элементарной кокаиновой зависимости и изменяет Соломину с похотливым павианом Калининым ради дозы порошка, полученного с таможни. Ну и так далее. Чеховские персонажи не были гигантами духа, но уж персонажи Иличевского — и вовсе гости из нановселенной, едва различимой в микроскоп: в мире мельчайших людей никакой, даже полушутейный, поединок невозможен в принципе. К барьеру никто не выйдет, пар улетит в свисток, иеромонах не крикнет: «Он его убьет!», а Соломина с Турчиным исподтишка и по отдельности кокнет сам автор — чтобы создать видимость хоть какого-нибудь катарсиса.

Легко заметить, что чеховская «Дуэль» умещается на сотне книжных страниц, а сочинение Иличевского (без дуэли), несмотря на скудость фабулы, вольготно расположилось на четырехстах с лишним страницах. Подобно сороке, автор «Анархистов» переполняет гнездо сюжета поблескивающим сором, взятым отовсюду, откуда можно, и вынуждает почти всех героев — не только Турчина — страдать словесным недержанием. В книге присутствуют элементы детектива, мистики, есть навязчивые описания красот природы и непричесанные отступления (одна только побочная история жизни анархиста Чаусова занимает десятки страниц). И дело даже не в том, что вялая избыточность чеховского Треплева нашему автору заведомо ближе, чем лаконизм Тригорина. Просто Чехов не задумывался о формате им написанного — повесть так повесть, — а Иличевскому позарез нужно явить публике роман…

В современной России крупные издатели редко бывают солидарны с критиками. Ведь книги, от которых критики в восторге, продаются трудно, а от книг, легко собирающих кассу, критиков обычно тошнит. И все же есть некая область, где романтические устремления критиков и шкурные интересы издателей совпадают.

Еще в конце 90-х критики, тоскуя по «литературо-центричным» временам, призвали возродить теснимую постмодерном крупную форму — то есть традиционный русский роман. Издатели тоже были за, поскольку за толстую книгу можно выручить больше денег, чем за тоненькую. Результатом совпадения векторов интересов стали размножившиеся литературные премии (от «Большой книги» до герметичной «Ясной Поляны»), которые заточены под крупную форму. Писатели пишут, меценаты награждают, издатели издают, читатели покупают, все при деле. Давний и успешный участник литературного гандикапа, Иличевский подсел на премиальную иглу. Став заложником формата, он теперь вынужден выдавать на-гора романы, преодолевая сопротивление материала. И в случае с «Анархистами» разрыв между формой и содержимым бросается в глаза.

Нет, все-таки зря Александр Викторович взялся за перелицовку компактной чеховской повести. Взял бы лучше толстовскую эпопею. Например, из «Войны и мира» можно было бы выкроить себе даже целых два полновесных романа — один для «Букера», другой для «Нацбеста».

Александр Иличевский. Орфики: Роман. М.: АСТ

Действие романа начинается в 1991 году. Молодой ученый-физик Петр решает покинуть СССР и заняться наукой в Америке, но, когда билет на самолет уже куплен, герой-рассказчик знакомится с соседями по дачному поселку — старым генералом и его дочерью-красавицей Верой. Вера замужем, однако мужа не любит, зато отца боготворит. Отец тоже обожает дочь, но скоро может покинуть ее навсегда: генерала обвиняют в крупных хищениях и вот-вот осудят, если семья не заплатит крупную взятку. Влюбившись в Веру, Петр забывает про науку и Америку. Чтобы спасти любимую от сиротства и бесчестья, герой готов на все — даже спуститься в преисподнюю, как мифологический певец Орфей…

Трагическая история Орфея и Эвридики издавна привлекала внимание лучших композиторов (Глюк, Гайдн, Лист, Стравинский, Гласс), художников (Дюрер, Брейгель Старший, Тициан, Тинторетто, Коро) и писателей (Кальдерон, Гёте, Браунинг, Ходасевич, Рильке, Цветаева, Кокто, Ануй, Керуак). Букеровский лауреат Александр Иличевский, который в предыдущем романе «Анархисты» уже успел бодро пересказать на новый лад чеховскую «Дуэль», снова не прочь вписаться в славные ряды классиков — чем он хуже Гайдна или Гёте? Загвоздка лишь одна: для жителя Древней Эллады зияющая бездна Тартара была так же реальна, как и заоблачная вершина Олимпа, а позитивисту Иличевскому, ранее не замеченному в склонностях к фантастике или мистике, надо каким-то образом ухитриться замотивировать факт наличия у нас Инферно, пусть отчасти метафорического. Ад — это все же не цирковой кролик, которого можно вытащить из шляпы легким жестом фокусника.