Явившийся по моему вызову сотрудник госбезопасности рассказывал, что их группа, позже откомандированная на Северный Кавказ, получила задание уничтожить две тысячи врагов народа. «Двое держали жертву за руки, а третий набрасывал на шею петлю». — «Уходите немедленно!» Мне показалось, что в глазах рассказчика мелькнуло безумие. «Я не душил. Я только держал».

Александр Ляшко ночь не спал, а утром пошел к первому секретарю обкома Ивану Павловичу Казанцу с предложением исключить преступника из партии и вообще проверить кадры областного управления госбезопасности. Казанец посоветовался с руководителем Украины Подгорным. Тот согласился, что безнаказанность недопустима. Но когда Казанец пересказал предложение Ляшко о сплошной проверке кадров и открытых процессах, Николай Викторович вскипел:

— Пусть ваш Ляшко в кадры КГБ не лезет! Это не его дело! Если поступить так, мы за две недели разгоним органы. А без них жить нельзя! Секретарю обкома надо это понимать. В Москве ведь не спешат? Пощипали кое-кого после съезда, да и то негромко. Там у Никиты Сергеевича положение непростое.

Пересказав разговор с Киевом, Казанец приказал Ляшко:

— Будем, значит, спешить медленно. Пока передавайте на рассмотрение в партийные организации дела только тех, на кого поступили заявления. А там видно будет…

Из всех обкомов в ЦК шли докладные записки о ходе обсуждения секретного доклада: выворачивались такие пласты недавней истории, что становилось страшно. Отдел партийных органов ЦК знакомил с ними руководителей партии.

Скажем, в Узбекистане публично раскритиковали Усмана Юсуповича Юсупова, который был хозяином республики с сентября 1937 года. 21 марта 1956 года ЦК компартии Узбекистана информировал Москву о собраниях областных партийных активов, на которых обсуждался доклад Хрущева: «На Ташкентском активе выступивший заместитель министра культуры УзССР тов. Азимов подверг резкой критике тов. Юсупова».

Усман Юсупов оправдывался и признавал свои ошибки. Глава республики начинал батраком в родном кишлаке, потом был масленщиком и отжимщиком на хлопкоочистительном заводе в Ташкентском уезде. В двадцать девять лет его сделали секретарем ЦК Узбекистана. Объяснял, что всего лишь исполнял приказы Москвы: «В этот период его роль как секретаря ЦК была сведена к нулю. Позже он узнал, что в его кабинете была поставлена улавливающая радиоаппаратура и, что бы он ни сказал, все было известно органам».

Многие люди реагировали на разоблачения преступлений вождя весьма эмоционально. Львовский обком 6 апреля 1956 года сообщил в ЦК о ходе партийных собраний: «Старый коммунист т. Уткин, который сейчас лежит больной, после ознакомления его с докладом т. Хрущева поднялся с постели, снял портрет Сталина со стены, поставил в угол и предупредил жену, чтобы она никогда не вешала этого портрета».

Из разных областей сообщали, как люди срывали портреты Сталина и рвали их в клочья, разбивали гипсовые бюсты вождя. Аппарат ЦК забеспокоился: «Некоторые партийные комитеты и руководящие работники проходят мимо непартийных и демагогических выступлений отдельных коммунистов, не дают им политической оценки и должного отпора… Обкомы, крайкомы партии, райкомы, горкомы и первичные организации должны давать решительный отпор антипартийным и антисоветским вылазкам, попыткам дискредитации генеральной линии партии и вести непримиримую борьбу против всяких проявлений враждебной буржуазной идеологии».

В информационных сводках замелькали и негативные оценки ХХ съезда: «Зачем все это опубликовали? Подшили бы все это в архив, чтобы не ворошить души народные и не опустошать их… Считаю, что решение не надо было публиковать, оно позорит нашу Родину…»

Никита Сергеевич говорил Александру Твардовскому, которого искренне любил:

— Мне многие пишут, что аппарат у нас сталинский, все сталинисты по инерции, что надо бы этот аппарат… Я отвечаю: да, в аппарате у нас сталинисты, и мы все сталинисты, и те, что пишут, — сталинисты, может быть, в наибольшей степени. Разгоном всех и вся вопрос тут не решается. Мы все оттуда и несем на себе груз прошлого, но дело в преодолении навыков работы, навыков самого мышления, в уяснении себе сути. А не в том, чтобы разогнать.

Прав ли он был? Кто-то, извлекая уроки из трагического прошлого, переменился, а многие остались прежними и все новые хрущевские идеи встречали с глухим раздражением.

Дмитрий Шепилов выступал на партийном собрании Академии общественных наук. Беспощадно критиковал Сталина. Но собранию не понравилось, что Дмитрий Трофимович обошел вопрос об ответственности других членов партийного руководства, сохранивших свои посты. Об этом откровенно заявили преподаватели академии. Особенно резко выступал будущий академик Бонифатий Михайлович Кедров, сын расстрелянного Сталиным активного участника Октябрьской революции. Кедров требовал привлечь к ответственности соратников вождя, которые вместе с ним погубили столько невинных людей. Зал живо реагировал на эти выступления. Шепилову с трудом удалось погасить бушевавшие страсти.

В другой аудитории возник вопрос о личной ответственности председателя КГБ Ивана Серова, бывшего заместителя Берии, за то, что творили органы госбезопасности. Академик Борис Евсеевич Черток вспоминал, как в закрытом НИИ-88, где создавались советские ракеты, состоялся партийно-хозяйственный актив. Доклад по поручению ЦК делал генерал Серов. Его выступление — о сталинских преступлениях — подействовало на аудиторию угнетающе. Когда он закончил, в зале раздался срывающийся женский голос:

— Иван Александрович! Объясните, вы-то где были? Вы кем были, что делали? Наверное, громче всех кричали: «Слава Сталину!» Какое право вы имеете говорить о злодействе Берии, если были его заместителем?