Обрывая ход мыслей, привычно зашелестела радиостанция.

– Связь, что там?

– Саперы опять мины нашли, сейчас подрывать будут. Товарищ подполковник, – без перехода и почти без дипломатии продолжил Мамаев, – я в партию собрался вступить, майор Добродеев меня поддерживает, обещал рекомендацию. А вы дадите?

– Ты в партию? Тебе в цирк надо. За собой не следишь, нестрижен, небрит, у тебя и щетина клочьями растет, а во взводе самогон гонят, – мрачно пошутил Усачев.

– Исправлюсь.

– Обеспечишь мне нормальную связь, будет тебе рекомендация.

Днем, в самую жару, батальон начал подъем на Бомвардар, высокую красно-коричневую гору на подходе к Киджолю. Тот, кто ее занимал, контролировал изрезанный трещинами горный массив севернее перекрестка ущелий. По сухощавому телу комбата, по вискам, оставляя долгие следы, потекли капли горько-соленой влаги. «Мертвые не потеют», – любит повторять Савельев. Надо было взять его с собой – нечего ему прохлаждаться внизу, в колонне, когда батальон рвет жилы, он бы вспомнил, кто и как потеет. Нещадно, зверски палило солнце, прожигая насквозь панамы и полевые кителя, ноги по щиколотку проваливались в песчаные и глинистые осыпи, через час восхождения горячий пот не один раз умыл лицо, ручьем протек вдоль всего позвоночника, проступил соляными разводами на кителе. Комбат шел молча и только хрипел пересохшей гортанью, указания его людям не требовались, они знали свои обязанности и так же, как и он, медленно умирали в этот лютый полдень.

Горы диктуют свою тактику, необходимо выйти на определенный уровень, занять рубеж и только потом действовать, направляя роты, как щупальца спрута, вдоль хребтов, троп к господствующим высотам и кишлакам. Измотанный, лишенный последних сил батальон все-таки выбрался на хребет. Головная шестая рота тут же попала под обстрел крупнокалиберного пулемета. Били издалека, не прицельно, но тяжелые пули так красноречиво ударили по гребню, высекая фонтаны каменной крошки, что двигаться дальше стало невозможно. Солдаты с закрытыми глазами валились на горячую землю в надежде восстановить силы и испытывая тупое безразличие к вспыхнувшей стрельбе. По опыту они знали: пока стрельба не закончится, команды «вперед» не будет.

С противоположной стороны Бомвардара далеко внизу бесновалась в каменном ложе Аушаба. Если следовать по течению реки, выйдешь в тыл группировке душманов, которые прикрывают переправу у Киджоля. Замысел хорош, но, когда батальон продвинулся дальше по хребту, саперы обнаружили минное поле, причем мины демонстративно лежали незамаскированными. С оглядкой на приближающиеся сумерки они занялись своей привычной работой. Тут же ожила еще одна огневая позиция «духов», первая короткая очередь прошла выше, вторая – легла на минном поле, едва не задев солдат. Да, замысел казался хорошим, но кто-то его прочитал раньше, их ждали.

В Киджоль вошли на следующий день в пешем порядке. Было удивительно тихо, безмятежно, даже песок под солдатскими ботинками скрипел, как на дачной дорожке под шлепанцами. Не хватало только оркестровки кузнечиков и сверчков да щебета жаворонков, чтобы в синем июньском благоухании увидеть лето из далекого детства. Откровенно и радостно палило солнце, но легкий ветерок с перевалов и ледников остужал воздух, не давая ему раскалиться. Слева от дороги, от кишлака прямо в небо врастали горы, они не оставляли иллюзий, и Ремизов крутил головой, опасаясь и нависающих скал, и этой невоенной тишины. Ни одного выстрела с самого утра. А уже два часа пополудни.

После короткого привала шестая рота выдвинулась на дальнюю окраину кишлака, к самому Киджольскому пятачку, где вдоль крутого склона хребта начиналась знакомая, поднимающаяся вдоль склона полка, единственная дорога к верховьям Панджшера.

– Ну что, закурим, Кадыров? – Ротный, лежа за камнями и оглядывая полку, по которой скоро пойдут саперы, достал сигарету, размял ее.

– Я не курю, товарищ лейтенант, вы же знаете.

– Знаю. И я когда-нибудь брошу. Чем меньше слабостей, тем крепче дух.

Сержант Кадыров не мальчишка, ему скоро двадцать, но он – воин, он знает, о каком духе говорит ротный. И он – первый среди земляков-чеченцев. Он тот, кто никогда не пройдет мимо брошенного Корана, поднимет, стряхнет пыль, поставит на полку. Он приучил бережно относиться к святому писанию и всех чеченцев, и других мусульман, узбеков, туркмен и даже русских, чьей верой уже давно стал атеизм. И Ремизов, не зная арабской вязи, научился отличать эту книгу среди других книг, теперь бы и он не прошел мимо лежащего в пыли Корана.

– Не понимаю, зачем люди курят, лучше хороший чай выпить, – спокойно и без обиняков продолжал Кадыров, пока Ремизов прикуривал, спрятав спичку в ладонях.

– Курение – это тонкий процесс. Это отдушина, медитация. Человек уходит в себя, в свои глубины, созерцает себя, слушает, оттачивает мысль. – Ремизов затянулся, медленно выпустил в сторону струйку бледного дыма, проводил взглядом тающие в воздухе волокна. – Когда человеку тревожно, он вместе с дымом выдыхает из себя страх. А насчет чая ты прав. Распорядись, пусть твои бойцы организуют.