Я почувствовал, как что-то сдавило мне горло, и единственное, что я мог вымолвить, было: «„Фрам“ пришел!» Сэр Джордж вздрогнул от радости; лицо Иохансена превратилось в сияющий вопросительный знак; Кристоферсен совершенно онемел от изумления и радости, а начальник телеграфной конторы стоял посреди комнаты, наслаждаясь произведенным эффектом. В одно мгновенье я очутился в своей каюте и крикнул жене: «„Фрам“ пришел!» Она выбралась из своей койки в одну минуту. Но я все еще не мог серьезно поверить этому, нет, не верил: это было точно волшебство в сказке. И я читал и перечитывал телеграмму много раз, чтобы убедиться в том, что это не сон.

На «Отарии», в гавани, в городе – везде началось ликованье. С «Виндворда», который снимался с якоря, чтобы идти в Тромсё, раздавалось громкое «ура» в честь «Фрама» и норвежского флага. Раньше мы намеревались выйти в Тромсё сегодня под вечер, но теперь нужно было уйти как можно скорее, чтобы постараться захватить «Фрам» еще в Скьёрвё, лежавшем по пути. Я попытался задержать «Фрам», дал телеграмму Свердрупу, но она опоздала.

Оживленный вышел у нас в это утро завтрак. Иохансен и я только и говорили о том прямо невероятном счастье, что скоро мы пожмем руки нашим дорогим товарищам. Сэр Джордж не мог сдержать своего восторга и время от времени вдруг вскакивал с места, ударял ладонью по столу и кричал: «„Фрам“-то пришел! В самом деле пришел!» Леди Баден-Поуэл была спокойна, она наслаждалась нашей радостью.

На другой день мы вошли в гавань Тромсё, и перед нами предстал «Фрам» – крепкий, широкий, изведавший полярные бури и непогоду. С каким-то особенным чувством смотрели мы опять на эти высокие мачты, на этот так хорошо знакомый нам корпус. Когда мы прощались с «Фрамом», он был почти наполовину погребен во льду, а теперь снова свободно и гордо колыхался на голубых волнах норвежских вод. Мы подошли вплотную к нему. Экипаж «Отарии» приветствовал прекрасный заслуженный корабль троекратным английским «ура»; с «Фрама» ответили девятикратным норвежским. Мы бросили якорь, и в следующее мгновенье «Отария» была взята на абордаж отважным экипажем «Фрама».

Я не буду и пытаться описывать нашу встречу. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас понимал что-нибудь ясно, кроме одного: мы снова все вместе…

Мы снова дома, в Норвегии.

Мы выполнили свою задачу.

Затем мы пошли все вместе вдоль берегов Норвегии к югу. Впереди шло лоцманское судно «Хологалан», потом «Фрам», медлительный и тяжеловесный, но тем более надежный, и последней – элегантная «Отария», провожавшая нас до Тронхейма.

Как приятно было сидеть наконец сложа руки, предоставляя другим выбирать путь, вести корабль вперед.

Повсюду, где мы ни проходили, нам навстречу раскрывалось сердце норвежского народа – оно билось на пароходах, переполненных празднично одетыми горожанами, и на самой бедной рыбацкой лодке, одиноко качавшейся среди шхер [418] . Казалось, сама родина-мать, старая наша Норвегия, гордясь нами, крепко заключает в свои горячие объятья, прижимает к сердцу, благодарит за то, что мы сделали.

А что, собственно, мы сделали особенного? Мы исполнили свой долг, сделали не более того, что взяли на себя, и скорее мы должны были благодарить ее за право совершить плавание под ее флагом.

Памятно одно утро в Брёнёзунде. Было еще пасмурно и свежо, когда меня разбудили. Много народу собралось приветствовать нас.

Полусонный вышел я на палубу. Весь залив был заполнен лодками; мы медленно пробирались среди них.

Но вот лоцманский «Хологалан» пошел быстрей, и мы тоже ускорили ход.

Один рыбак изо всех сил старался не отстать в своей лодчонке, но это было нелегко. Тогда он закричал мне:

– Не надо ли вам рыбы?

– Нет, рыбы нам не нужно.

– Не можете ли вы сказать мне, где Нансен? Верно, там у себя на «Фраме»?

– Нет, он здесь на палубе.

– О, нельзя ли мне как-нибудь взобраться на судно, посмотреть его каюту?

– Это, пожалуй, трудно. Вряд ли есть время останавливаться.

– Вот жалость! А мне хотелось бы повидать этого человека.

Он продолжал грести. Ему становилось все труднее поспевать за нами, но он не отрывал от меня глаз. Я стоял опираясь на релинг и улыбался. Кристоферсен, стоявший рядом, тоже.

– Ну, если уж вам так хочется видеть этого человека, могу сказать, что он перед вами, – промолвил я.

– Это вы! Это вы! Я так и думал. Добро пожаловать на родину!

При этих словах рыбак бросил весла, встал во весь рост в лодке и снял шапку.

Плывя в это прекрасное утро на элегантной английской яхте и глядя на скудный, но прекрасный берег, который расстилался передо мной, освещенный лучами солнца, я со всей полнотой почувствовал, как близки моему сердцу эта страна и этот народ.

Если я внес хоть один единственный луч света в его жизнь, то эти три года не пропали даром.