Так высидели часа два. Затем мне все это показалось уже не столь интересным, и я переполз из своего убежища к Свердрупу, который также был сыт по горло таким методом охоты. Мы взобрались по скату на другую сторону лощины, но едва поднялись до края, как увидели на холме прямо перед собой рога шести великолепных зверей. Они были встревожены, нюхали воздух, поворачивая головы к западу, перебегали с места на место и снова тянули ноздрями воздух. Нас они еще не могли заметить, а ветер дул между нами – поперек разделявшего нас расстояния. Мы долго стояли, глядя на их маневры и выжидая, в какую сторону они пустятся бежать; но выбор, очевидно, был очень труден.

Наконец, олени разворотом бросились на юго-восток. Мы со всех ног кинулись им наперерез, чтобы загородить путь прежде, чем ветер выдаст наше присутствие. Свердрупу удалось опередить меня на порядочное расстояние; я видел, как он мчался по равнине; скоро он должен был подбежать к оленям на выстрел. Я остановился и приготовился перерезать им путь, если они повернут и бросятся на север. Шесть великолепных оленей с крупным самцом впереди. Они неслись прямо на Свердрупа, лежавшего теперь, распластавшись, на земле. Каждую минуту вожак мог рухнуть.

Вот грянул выстрел – все стадо мгновенно круто повернуло и бросилось галопом назад. Теперь настал мой черед бежать изо всех сил: я понесся по камням к лощине, из которой только что вышел. Остановился лишь раза два, чтобы перевести дух и проверить, куда бегут олени, затем снова мчался изо всех сил. Расстояние между нами сокращалось. Олени приближались как раз туда, куда я и рассчитывал; нужно было лишь поспеть вовремя. На своих длинных ногах я делал огромные скачки по неровной почве, с камня на камень; скачки, от которых в более спокойной обстановке сам пришел бы в изумление.

Случалось, что моя нога скользила и я вместе с ружьем летел головой в песок; но теперь во мне проснулся звериный инстинкт, и каждый мускул дрожал в охотничьей лихорадке. Мы достигли склона почти одновременно; еще два-три прыжка через огромные камни, и – момент настал. Пора было стрелять, хотя расстояние все еще было велико.

Когда дым рассеялся, я увидел крупного самца, волочащего заднюю ногу. Когда вожак отстал, все его стадо вернулось обратно и стало бегать вокруг бедного зверя. Они еще не понимали, что случилось, только шарахались то туда, то сюда от жужжавших над ними пуль. Затем, после того как еще одно животное остановилось с простреленной ногой, остальные пустились бежать опять к лощине. Я погнался было за ними в надежде выпустить еще пулю, но вскоре, отказавшись от этого намерения, поспешил назад, чтоб закрепить за собой двух подстреленных животных. Внизу в лощине стояла одна моя жертва и ждала своей участи.

Олень смотрел на меня с мольбой. Я подошел поближе и только что собрался выстрелить, как вдруг он пустился бежать вприпрыжку с такой быстротой, какой я никак не мог ожидать от трехногого животного. Все произошло неожиданно, но так, что я, конечно, промазал, стреляя ему вслед.

Бедный олень кинулся вниз к морю, – все остальные пути были закрыты, – и, когда он переходил вброд маленькую лагуну внизу у берега (я опасался, что он выберется к морю), пришлось уложить его в воду. Другой олень отбежал недалеко; пуля моя положила конец и его страданиям. Я уже собрался освежевать добычу, когда подоспели Хенриксен и Иохансен; только что, немного подальше к югу, они убили медведя.

Освежевав оленей, направились к лодке и встретили Свердрупа. Начало рассветать. Мы уже потеряли здесь слишком много времени, и я горел нетерпением скорее продолжать путь на север. Свердруп с двумя товарищами ушли на судно, чтоб подготовить его к отходу, а я с остальными поехал на лодке к югу, чтобы забрать подстреленных оленей и медведя. С северо-востока поднимался довольно свежий ветер. Могло статься, что нам не выгрести против него на обратном пути, поэтому я приказал Свердрупу пройти с «Фрамом» навстречу, насколько позволит глубина [134] .

Тюленей и белух возле берега было предостаточно, однако у нас не было времени заниматься новой охотой.

Когда подошли на лодке приблизительно к тому месту, где должен был лежать медведь, мы заметили в глубине острова большую белую, похожую на медведя тушу. Я решил, что это и есть убитый зверь. Но Хенриксен уверял, что это не тот, не убитый, а другой, живой. Мы пристали к берегу и пошли прямо к нему. Медведь лежал неподвижно на травянистом бугре. Я все еще питал подозрение, что это застреленный медведь.

Подходили все ближе и ближе, – по-прежнему никаких признаков жизни. Я искоса поглядывал на честную физиономию Хенриксена, желая удостовериться, что меня не дурачат, но он не отрывал глаз от медведя. Раздалось одновременно два выстрела, и, к моему величайшему удивлению, медвежья туша ошалело стала на задние лапы. Бедняга, не очень-то приятно, должно быть, когда тебя будят подобным образом! Еще выстрел, и он рухнул мертвым на спину.

Мы попробовали было подтащить медведей за собой целиком, но они оказались слишком тяжелыми. Пришлось сдирать шкуры, резать туши на части и носить эти куски в лодку, – работа нелегкая.