Шрифт:
Новый безумный нажим. Вот осталось всего три длины лодки… две с половиной… еще через минуту – две… еще немного погодя только одна… Еще несколько бешеных взмахов веслами, и расстояние еще меньше. – «Ну, братцы, теперь еще два-три сильных гребка и – конец»… – «Ну, нажмем, еще немножко!»… – «Ну же, ну!»… «Идет, хорошо, дело на мази!» – «Уже мы близко»… «Не сдаваться! Держись!»… – «Ну, подналягте». – «Готово, поймали!»…
Вздох облегчения пронесся на лодке. И снова: – «Шевелите, шевелите веслами, иначе буксир лопнет. Подгребайте, ребята»…
Подгребли еще, и нас подтянули к борту «Фрама». Только теперь, когда мы стали у борта и началась перегрузка шкур и мяса на судно, стало как следует понятно, с чем пришлось бороться: течение вдоль борта шло бешеным потоком. Наконец, поднялись на палубу. Настал вечер; как сладко было поесть горячего, а потом растянуться на сухой и теплой койке. Отрадно получить такую награду за свои труды.
Результатами наших неимоверных трудов в течение суток были два убитых оленя, которых мы так, к сожалению, и не смогли забрать, два убитых медведя, их-то привезли, но они вовсе не так были нам нужны, и вконец испорченная одежда. Две тщательные стирки прошли для нее совершенно бесследно, она так и провисела «для просушки» на палубе в течение всего нашего плавания.
В ту ночь я, видно, очень мало спал, так как в дневнике своем нахожу следующую запись:
«Вернувшись на «Фрам» после труднейшей поездки на лодке, какую, как мне кажется, я еще никогда не испытал, заснул крепко, но ненадолго. Теперь лежу и верчусь на койке, не в силах больше уснуть. Не от кофе ли, выпитого после ужина? Или оттого, что, проснувшись, для утоления жгучей жажды выпил холодного чаю? Я закрываю глаза, пытаюсь еще и еще раз уснуть. Ничего не выходит. Передо мной проходят туманные картины воспоминаний, легкие, как пух, они оседают мне на душу…
В завесе тумана открывается один просвет за другим. Вот залитый солнцем ландшафт, веселые луга и пашни, зеленый тенистый лес, роща и синеющие вдали горы. Тихий свист ветра в трубе кажется отзвуком колокольного звона. Это мирным утром ясного воскресного дня звонят колокола, а ты идешь с отцом через поля Вестре Акера [135] вверх по дорожке, которую мать обсадила молоденькими березками, идешь в церковь, стоящую на холме и упирающуюся колокольней в синее небо. Она и наполняет окрестности своим звоном. А вдали ты видишь мыс, стрелку Нэсоддена, четко вырисовывающуюся в ясную погоду, особенно в осеннее утро. Мы по-воскресному, торжественно раскланиваемся с прихожанами, обгоняющими нас в экипажах.
135
Вестре-Акер – местность близ Осло, где расположено имение родителей Нансена, в котором он родился и вырос.
Все они праздничные, счастливые с виду. Тебе-то все это раньше не казалось столь прекрасным, – ты предпочел бы убежать с луком и стрелами в лес на охоту за белками… Но теперь – разве не мила, разве не дивно прелестна эта залитая солнцем картина… И то ощущение мира и счастья, которое минутами и раньше охватывало душу, но быстро улетучивалось, возвращается теперь с удвоенной силой; вся природа как будто поет мощный, захватывающий гимн.
Не потому ли кажется такой эта картина, что она представляет прямой контраст с этой бедной солнцем, холодной страной туманов, без единого деревца, без единого кустика, где сплошь только камень да глина, с этой жизнью, лишенной покоя. Ничего, кроме тяжелого труда и неудержимого стремления на север, все время на север, не теряя ни одной минуты – на север… О, как хорошо, что можно хоть немного отдохнуть как следует…
Живешь воспоминаниями. Когда я вижу сны, никогда мне не снится Ледовитое море; я вижу во сне только родину: иногда детство, иногда свой дом и ее, ту, которая стоит там и дает смысл всем переживаниям и всем мечтам. Нет, надо спать, спать. Это так необходимо. Я закрываю глаза и стараюсь ни о чем не думать, пытаюсь погрузиться в сон, но из тумана снова выплывают скалистый мыс и мостки с легкой лодкой на привязи, и плоский берег, и сосны.
А между деревьями она в светлом платье; большая соломенная шляпа защищает лицо от солнца; она заложила руки за спину и смотрит с грустной улыбкой на ярко-синее море. Потом поворачивается и подымается по откосу к дому; большой черный пес, подняв голову, смотрит на нее преданным взглядом и идет за ней; она ласково треплет его по голове, наклоняется, что-то говорит ему. А навстречу кто-то идет из дому со смеющимся ребенком на руках. Она протягивает руки к малютке, подкидывает ее высоко кверху, и малютка радостно вскрикивает и хлопает в ладоши… Там жизнь, там родной дом и семья…»
На следующий день мы наконец снова могли продолжать плавание. Я попробовал было пустить «Фрам» на всех парах прямо против течения и ветра; но течение неслось бурным потоком и править рулем приходилось с большой осторожностью. Стоило повернуть руль чуть покруче, и «Фрам» мог сбиться с курса, а ведь тут со всех сторон поджидали его мели и подводные скалы. Мы это знали. Лот бросали непрерывно.
Некоторое время все шло довольно хорошо, и мы понемногу продвигались вперед. Вдруг «Фрам» перестал слушаться руля и начал заворачивать вправо. Лот предупредил о близости мели. Почти в ту же минуту раздалась команда: «Отдать якорь!». С шумом и грохотом якорь опустился на дно. Мы остановились, имея под кормой 7 метров воды и 17 метров впереди у якоря. Еще минута, и было бы поздно.
Снова ставим «Фрам» прямо против ветра, вновь и вновь пытаемся заставить судно идти вперед… Но результат получается все тот же, мы вынуждены отступать. Можно было, пожалуй, пройти под ветром в устье пролива, но там очень мелко, на каждом шагу судно рискует наскочить на риф. Конечно, я мог бы опять идти впереди корабля на моторной лодке, измеряя все время глубину, но грести против этого течения… нет, это удовольствие я уже испытал, с меня хватит.
Словом, пока что надо оставаться на месте, вооружившись терпением. Вот товар, которым надлежит в достаточной мере запастись каждой полярной экспедиции. Мы не переставали надеяться на перемену к лучшему, но течение изменять себе не желало, да и ветер не ослабевал. Было отчего прийти в отчаяние. Досадно стоять из-за этого проклятого течения на месте, перед открытым морем, быть может, идущим до самого мыса Челюскина, мыса, который вот уже три недели не выходит у меня из головы…