— А он же… это самое… Ну, подгниет в воде, — медлительно произнес Лешка.

— Чепуха! Ничего с ним не будет. Он же весь пропитался жиром! — И с этими словами Кира вскочила и пошла к деревне, а Сева с Лешкой поспешили следом.

Стол они с Лешкой взяли с обеих сторон и понесли, и Севе хотелось бы посадить на стол Киру, чтобы нести ее, как королеву, он уже хотел предложите Кире необычное катание, но хорошо, что не успел, потому что вдруг откуда-то взялся Мишка Босой и стал приставать, допытываться:

— Вы куда переезжаете?

— Из деревни в город, — независимо ответила Кира, шагая впереди.

И когда они вернулись к речке и тут же внесли стол на самую середину медленного течения, когда осталась на воде темная, заскорузлая поверхность, она, эта поверхность, представилась Севе каким-то плотом, каким-то легендарным «Кон-Тики», и он поскорее захотел забраться на эти крашеные доски.

— К берегу ближе, — вполне серьезно подал совет Босой. — Бабы стирать бельишко будут…

— Эх, ты… бельишко! — презрительно бросила Кира. — Забеспокоился… Это единственный в мире деревянный островок. Здесь будут находить пристанище пловцы и путешественники.

А Босой, тем временем разогнавшись с берега, прыгнул на деревянный остров, оттолкнулся и на другом берегу оказался. Ему это понравилось, он опять разбежался, да только в это мгновение Кира взобралась на остров и уселась спокойно и важно, точно хозяйка острова.

Сева с Лешкой переправились на «остров», тесно им было втроем и хорошо, и они смеялись и кричали, чтоб шел к ним Босой, но тот дичился:

— Чего еще… Нету времени…

Наверное, эта речка, петляющая в кустах и похожая на ручей, безымянная, давно не видела ни лодки, ни челна, а вот теперь Кира плыла по недвижной ее воде в забавном суденышке, в каком-то продолговатом долбленом корытце, плыла и правила самодельным веслом, и Сева, продираясь с Лешкой сквозь береговые заросли, изумлялся, как удалось ей унести это корытце, в котором замешивали пойло для скотины, и отправиться в плавание. Ноев ковчег, древний струг, ладья — так по-разному называл Сева мысленно эту нетонущую посудину с отважной мореплавательницей в ней и покрикивал:

— Эй, на ладье! Не видать ли впереди неприятеля?

— А вы бы пошли в дозор, — отвечала ему Кира.

И он кивнул Лешке и стал пробираться вперед — где зарослями, а где и лугом, — осматривался настороженно, опасался хрустнуть веточкой, словно и вправду кто-то подстерегал их и мог помешать плаванию удивительной Кириной лодочки. И деревня, и чистый, скошенный, точно подметенный луг, и запруда, и великий тополь с тележным колесом, на котором будут гнездиться аисты, остались в стороне, и начались какие-то новые края. Ведь знаешь, что это уже соседняя деревня, тут не раз бывал, тут родственники живут, кино здесь показывают чаще, и все же неистребимо желание открывать новые края. Да, был Сева здесь уже пришлым человеком и потому с такой жадностью разглядывал избы вдали, на бугре, кирпичные фермы и ветродвигатель, который казался очень легким сооружением и блистал, как фольга.

Много деревень по русской земле, и только миновали эту, чужую деревню, как вывела речка опять к каким-то избам, изгородям и садам, — так можно бесконечно идти от селения к селению. И Сева уселся на берегу, Лешка опустился рядом, а между ними словно бы горел бесцветный костер, у костра же людские души всегда нараспашку, и Сева уже не боялся выдать приятелю самое-самое:

— Вот, Леш, если бы Кира в нашем классе, а? Здорово, а? Ты не обижайся, но мы с тобой раньше были какие-то нудные, Леш. А тут Кира… И все по-другому! Я тебе скажу: в ней настоящий пацан сидит, ничего в ней от девчонок!

— Штаны у нее хорошие, — поддержал Лешка. — Техацкие.

— Техасские, Леш. Вот есть такое выражение: «С таким человеком я бы пошел в разведку». Так это про нее.

— Ну, это… в разведку мы пошли, а где ж она? Не слыхать, где гребет?

И Сева вслушался в зудение пчел, шмелей, в нескончаемое, механическое пение жаворонков — во все, что было тишиной летнего дня, и в этой тишине плеска весла не уловил. Допустим, он ушел в дозор, в разведку и все спокойно здесь, в чужих краях, но ведь могло что-нибудь приключиться там, на речке; могла перевернуться неприспособленная для плавания посудина, перевернуться в омуте, в бочаге, хотя и неглубока эта речка. И Сева так живо представил бедствие, как напоролась Кира на корягу, как стиснула от боли зубы и вся побледнела, что тут же, вмиг вскочил и прянул стрелой.

Раньше Сева делил лето на такие сроки: земляника, сенокос, малина, потом орехи, налившиеся и побелевшие, потом мохнатая, в шерстяном пушке, ежевика и, наконец, спасу нет в утреннем, овражно-сыром лесу от грибного духа. А нынешнее лето состояло из разных происшествий, связанных с Кирой. И когда они втроем выбрались в лес по первые грибы, Сева понял там, в лесу, что вот уже скоро конец всему, никаких приключений больше не жди, и грибы отойдут, и уедет в свой грандиозный город Кира, а по деревне будет ему грустно возвращаться из школы, потому что осень, всюду желтая солома, всюду сжигают картофельную ботву, от дыма першит в горле и по воскресным дням дядьки смазывают лилово-черным дегтем колеса, снаряжая обозы в районный центр. И он вспомнил ее появление в деревне, как она скакала на маленькой гнедой лошади в своих табачных брючках, как устроила корриду, как в ночном лесу фосфорно, зловеще осветились ее зубы, когда она прикусила светлячок, вспомнил он и разные события на речке, запруду, деревянный островок, необычное плавание в долбленом корытце, и стало ему жаль всего уходящего, и снова захотелось, чтобы Кира взглянула зеленоватыми халцедоновыми глазами и так серьезно сказала: «Ты самый выдающийся матрос на моем судне. Да, Сева».