Царевич говорит, что он живет в большом довольстве, но только одно несчастье – каждую ночь жена запирает его в его спальне, а сама куда-то исчезает. Сын тархана берется разузнать, куда она исчезает. Вечером он надевает свою шапку и становится невидим. Жена царевича уходит в двери, и сын тархана уходит за нею. Она отправляется к сыну тэнгрия (небожителя); сын тархана следует за нею. Сын небожителя спрашивает ее: «Отчего сегодня с твоим приходом вместе я слышу дурной запах? Ты кого-то привела с собой?» Она говорит, что с нею никто не шел, что она шла одна. Сын небожителя говорит: «Не значит ли это, что нас с тобою ждет разлука? Иди теперь домой, а я завтра сам к тебе прийду. Только ты не разводи огня и не держи в доме кошки». После этого он стал передавать ей свой перстень, но никак не мог передать его; сын тархана старался перехватить перстень и вырвал его из рук сына небожителя.

Вернувшись в дом царевича, сын тархана научил своего товарища притвориться больным, сказать, будто он мерзнет, и заставить жену разложить огонь, а в руках держать кошку. Царевич исполнил наставление друга, притворился, будто он мерзнет, и потребовал, чтоб жена развела огонь. Она должна была послушаться его. Он взял в руки кошку и лежит. В это время сын небожителя слетает в их дом в виде пташки, видит кошку и огонь и начинает упрекать свою любовницу в измене. Царевич выпускает из рук кошку, кошка бросается на птицу и ловит ее; царевич выхватывает птицу из когтей кошки и бросает ее в огонь. Птица сгорает. Спустя некоторое время сын тархана уговаривает царевича устроить пир. Было приглашено множество гостей, князей и лам. В числе гостей является и сын тархана, приняв вид сына небожителя, и держит возле себя собаку. Жена царевича углядела на его руке перстень сына небожителя, подумала, что это он сам и есть, только собака приводила ее в смущение. Она думает, что тот, которого она любила и принимала за сына небожителя, в действительности был пастух. И сердце ее остыло к нему. После этого она стала любить царевича, и царевич сделался вполне счастлив.

«Вот это хорошо!» – сказал царь, который нес на своем загривке Ронгучжу – и Ронгучжу вернулся на дерево.

Монастырь Ачун-нанцзун лежит на правом берегу Желтой реки, выше города Гуйдун и в двух днях езды на юг от знаменитого ламаистского монастыря Гумбума. В Ачун-нанцзуне собственно два монастыря, стоящих так близко друг к другу, что они образуют одно селение. Один из них принадлежит ламам, т. е. последователям учения Цзонкавы; монахи другого монастыря называются санаспа. Вот свою поездку в этот-то монастырь я и хочу теперь рассказать читателю. Но прежде, чем начать рассказ о поездке, скажу несколько слов по поводу самого термина «санаспа».

В первый раз я увидел одного санаспа на площади китайского городка Сюн-хуа-тин, на правом берегу Желтой реки. Это был мужчина лет тридцати пяти, одетый в баранью шубу тангутского покроя, по обычаю, выпущенную мешком сзади выше пояса; шуба эта от обыкновенной тангутской отличалась только тем, что была покрыта красной материей. На голове у санаспа была навита такая длинная коса, что он казался в волосяной чалме. После во все время дороги до Сун-пана я не видал санаспа, по крайней мере, теперь не припомню такого случая, хотя они есть везде по этой дороге; но я о них часто слышал и узнал, между прочим, что они встречаются во всем Восточном Тибете от Гумбума до Лхасы.

Впервые имя «санаспа» Европа услышала, кажется, от Н. М. Пржевальского («Четвертое путешествие», стр. 346) [91] ; но этот русский путешественник, однако, дал ему неверное определение, будучи введен в заблуждение своими переводчиками; он переводит слово санаспа русским «шаман», но санаспа вовсе не шаманы, а буддийские сектанты. И наш Сандан Джимба на вопрос: «Есть ли у тангутов шаманы?» всегда отвечал: «Есть. Они называются санаспа». Народ приписывает им некоторую власть над силами природы и искусство вызывать темные силы; поэтому и я сначала оставался при мнении, что санаспа – тангутские шаманы. Но во время дороги в Сун-пан наш спутник сань-чуаньский лама Серен познакомил меня немного с тем, что такое санаспа. Прежде всего меня удивило известие, что санаспа имеют свои хуралы и монастыри, в которых, впрочем, не живут.

Санаспа бывают женаты, живут по деревням, но собираются в хуралы и совершают богослужение по обряду, очень близкому к обряду желтой веры, то есть цзонкавистов; во время богослужения они надевают на себя орхимджи и шапку шям`a того же покроя, как и у цзонкавистов, только не желтого, а красного цвета. По этой шапке они сами себя называют шямарва, «красношапочниками» [92] . Итак, эти санаспа, по-видимому, есть не что иное, как остатки того буддийского монашества, которое существовало в Тибете до Цзонкавы. В храмах санаспа изображения тех же богов, что и у цзонкавистов, Ченгрези, Майдари и даже Цзонкавы, только центральное место перед алтарем занимает всегда Урджян-рембучи со своими двумя женами, и вообще санаспа считаются поклонниками Урджяна. Кроме того, санаспа о себе говорят, что они много читают и изучают тарни [93] .

Имя санаспанского бога Урджяна не неизвестно в европейской литературе. Я встретил его в двух книгах: у Markham’a, в его книге «Narratives mission of George Bogle to Tibet and of the Journey of Thomas Manning to Lhasa», стр. 305, и y Кеппена в его «Die Religion des Buddha», B. II. S. 68. У первого помещено письмо иезуита Ипполита Дезидери, который в 1716 г. посетил Лхасу. Отец Дезидери рассказывает о тибетцах, что они поклоняются существу по имени Urghien, который, по их словам, родился семьсот лет назад; на вопрос, кто он – бог или человек, они отвечают, что он и бог, и человек в одно время, не имел ни отца, ни матери и родился из цветка; тем не менее у них есть статуи женщины с цветком в руке, которую они называют матерью Урджяна.

Кеппен рассказывает следующее: при тибетском царе Thisrong de tsan, во время его детства, священные книги были уничтожены, святыни Джу удалены из Лхасы, лабранг обращен в бойню. Пришедши в возраст, царь восстановил религию и призвал из Индии бодхисатву Санта-ракшиту с двенадцатью товарищами из страны Sachora. Не чувствуя себя в силе укротить демонов, овладевших страной, Санта-ракшита посоветовал царю призвать Падма-Самбаву из Удайяны. Падма разогнал драконов. При нем был построен монастырь Samje, чудо архитектуры, пестрая смесь индийского, тибетского и китайского стилей. Падма происходил из Удайяны, т. е. Каферистана, где буддизм был сильно смешан с шиваизмом и который тибетцы и теперь считают за классическую страну ведовства и колдовства. Падма ввел в Тибет и распространил магию. Между сектами есть теперь школа Urgjanpa, урджянистов, будто бы остаток от него.