После чая перед каждым из нас, сидевших на кане, поставили по чашке и наполнили их горячей, по китайскому обыкновению, водкой. Вина не жалели; его разогревали в котле в ближайшем с нами соседстве, и повар, заведовавший очагами, то и дело появлялся с кувшином и дополнял отпитые чашки. Перед гостями, сидящими на полу, тоже перед каждым стояло по чашке с вином. Языки от вина развязались, и в сарае или, пожалуй, зале, в которой мы сидели, шли оживленные разговоры, но вполголоса. У нас на кане разговор шел на китайском языке между Сандан Джимбой, китайским торгашом и Талынтэром. Я молчал. Седой тангут тоже молчал и усиленно тянул водку. Сандан Джимба поглядывал на него и приговаривал: «Убюгун олон учжи байна!» («Старик здоров пить!»)

Прерванная нашим появлением свадебная процедура началась снова. Она состояла в раздаче подарков; дяди невесты со стороны отца одаривали ее дядей со стороны матери, так называемых аджанов. Один из гостей поднимался с места и начинал говорить длинную речь к аджанам; по окончании речи ассистент оратора с кусками материи на руке подходил к аджану, к которому речь относилась, и подавал ему подарок. К маловажным родственникам речь обращалась зараз к нескольким; по окончании речи ассистенты оратора расходились в толпе, выкликая получателей по именам. Мужчины, получив подарки, передавали их своим женам; женщины и сами получали подарки. Вскоре все женщины стояли с ношами в руках. Один из родственников невесты вступил и к нам на кан; одарив китайского торгаша и седого тангута, он обратился ко мне с речью и поднес мне хадак и фарфоровую чашку, а моим товарищам – по хадаку. В речи своей, как мне объяснили потом, он говорил, что дядья невесты и меня хотят чествовать, как бы приравнивая меня к аджанам. Получив подарок, само собою разумеется, мне хотелось сейчас же выказать свою благодарность, но меня остановили и сказали, что теперь еще не время, что я должен подождать, когда невеста будет петь песню аджанам и тогда аджаны начнут одаривать невесту.

Подарки раздавались за несколько приемов. После того как один гость отведет очередь, другой гость начинал раздавать свои подарки не прежде, как дав место продолжительной паузе.

В антрактах гостей угощали вином. Между рядами постоянно двигалась фигура разливателя водки, ловко лавировавшего между арматурами из бараньих ребер, ляжек и мослов. Иногда какой-нибудь гость вставал с своего места с чашей вина в руке, двигался между рядами, степенно поворачиваясь всем корпусом то направо, то налево, и, держа чашу над головами гостей, говорил протяжным голосом так называемую по-тангутски чжаши, т. е. присловье к чарке; обойдя чуть не всю залу, он неожиданно поворачивался к какому-нибудь гостю лицом и, протянув последнее слово речи, подносил ему вино. Заключение этой церемонии производило смех и вызывало шутки, если какой-нибудь старый балагур подносил чашу какой-нибудь молоденькой женщине. Та обращалась в бегство, шутник тоже пускался в погоню, расплескивая вино по дороге. Эту церемонию подношения вина проделывали не одни мужчины; с теми же жестами и с теми же приговорами подносили вино и женщины.

Кроме этого состязания в ораторском искусстве, в те же антракты происходило и состязание в пении и пляске. Преимущественно пели молодые женщины. Обыкновенно две женщины выходят на середину, причем толпа расступается и образует круг. Одна женщина становится направо, другая налево, в двух шагах одна от другой. Несколько секунд они стоят молча, лицом друг к другу, набираясь сил; потом начинают петь с высокой и длинной-предлинной ноты; с переходом к настоящей мелодии, они начинают танцевать, т. е. медленно двигаться и кружиться друг около друга, перегибая туловище то направо, то налево и, одновременно с тем, то поднимая вверх левую руку и опуская правую вниз, то поднимая вверх правую и опуская левую. Эта пляска напоминает скорее солдатскую гимнастику, чем нашу пляску.

Перед последней нотой певицы останавливаются, опустив правые руки к земле и подняв левые к небу, и остаются в этом положении, пока не дотянут ноты до конца. Кончив, они выпрямляются и отдыхают несколько секунд, подняв грудь и откинув назад голову с раскрасневшимся и улыбающимся лицом. Отдохнув, они опять проделывают ту же гимнастику под ту же самую арию, и так до трех раз. Пропев ее в третий раз, они теряют присутствие духа, внезапно конфузятся и быстро убегают в толпу. Иногда замечается в этой пляске усложнение, не делающее ее, однако, грациознее. Танцовщица оттягивает одну ногу и делает ею движение, как будто старается освободить ее из схватившей ее руки или пасти.

Я сказал, что эти пение и пляски совершались преимущественно женщинами. Но раза три выступали на середину и мужчины. Пляска и пение мужчин мне более понравились. Женщины старались перещеголять друг друга силой голоса; в поле, может быть, это было бы и очень хорошо. Мужчины пели вполголоса. Они выходили на сцену так же попарно, как и женщины, и фигуры пляски были те же, во они двигались гораздо быстрее, и эти их быстрые движения или перескакивания одного плясуна на место другого с размахиванием рук напомнили мне бойкую лезгинку. Песня иногда в середине заменялась очень приятными фразами вроде речитатива. Заканчивали свою пляску мужчины, также опустив правые руки к земле, подняв левые к небу и пригнув туловище и голову книзу.

Уставшие сидеть на полу гости время от времени выходили на вольный воздух, но не втихомолку, не по одному украдкой, а целой гурьбой, так что выход этот имел вид некоторой торжественной процессии. По временам распорядители пира и к нам, сидевшим на кане, иногда обращались с вопросом, не имеем ли и мы потребности принять участие в этой процессии.

Когда раздача подарков кончилась, одним из хоней была прочитана торжественная молитва. Прежде чем начать ее, распорядители пира водворили требуемую тишину. Общество к этому времени стало довольно шумно, и потому тишина водворилась не прежде, как приказание замолкнуть не было сказано тоном, каким ротные командиры говорят крепкие слова. Наконец, наступила гробовая тишина. За толпой я не видел читавшего жреца, но по голосу признал уже знакомого мне старосту. Чтение молитвы местами напоминало мне чтение молитв мусульманами. Чтец иногда прерывал свое чтение, по-видимому, вопросами, обращенными к публике, и гости тогда хором протягивали ему в ответ или: «Тему!», или: «Ийе!» [99] .

После молитвы началась раздача мяса. Сначала была, по обыкновению, сказана длинная речь, потом какой-то мужчина встал на возвышение в дальнем конце залы и, поднимая мослы и куски мяса один за другим, стал выкликать имена гостей. Гости поочередно подходили и получали, кто ногу, кто лопатку, кто несколько позвонков.

Теперь остался последний акт свадебного обряда: песня, или, скорее, плач невесты перед ачжанами. Она пришла в сопровождении других женщин и стала около кана, лицом к сидевшим на полу ачжанам; ярких нарядов, которые мы видели на ней еще утром, на ней уже не было. На ней было затрапезное темное платье, и висевшая вдоль поясницы рава [100] , с многочисленными нашитыми раковинами, осталась единственным украшением на ней. Она начала петь; это были, по-видимому, обращения к ачжанам, к каждому отдельно, по очереди. Прослушав обращение, ачжан вставал с места, подходил к невесте и, приподняв подарок над ее головой, начинал выкрикивать пожелания ей счастья, стараясь заглушить голос поющей племянницы и помогающих ей женщин. Мне намекнули, что вот теперь и до меня дойдет очередь дарить; я приготовил кусок бумажной материи аршин в 5 длиной, и деревянный гребень, так как у нас больше ничего не было.