Шрифт:
– Уйди от греха! – расколыхалась баба Зина. – Уж да, коленочки у Адочки. Эти коленочки многих бросили… на коленочки. Может, и тебя когда-то?
Баба Зина тоже разбиралась в коленочках, но со своей стороны. Ибо к кому, как не к ней, шастают обеспокоенные молодые врачихи в случае чего.
– Ну, уморил, Юра… Ладно… Да… А что он поет, этот Куджава-то? Страхи какие-нибудь?
– Да нет, – чисто по-рыжиковски вздохнул доктор Рыжиков. – Все самое обычное. «Вот так и ведется у нас на веку, на каждый прилив по отливу, на каждого умного по дураку, все поровну, все справедливо…»
– Очень правильно, – поддакнула баба Зина. – Ты послушать-то дашь как-нибудь? Я эти запрещенные песни страсть как люблю! С молодых юных лет. Еще Есенина пела под гитару… Даже с Ванькой, пока он не рехнулся от великого почета… А уж Вертинского, Лещенко… С войны чемодан привезла…
– А на войне роды вы у кого принимали? – машинально спросил доктор Рыжиков.
– У русалок! – колыхнулась она напоследок. – Ты же русалкины секреты разгадал! А что думаешь, в санитарных поездах они не водились? Еще какие! Ну и рожали! И одноногие, и однорукие! И а4борты не делали? Жизнь, Юра, отовсюду лезет! Из самых кровавых бинтов. Рождение – это, брат, посерьезнее всех ваших смертей.
49
– Доктор! – крикнули ему с одной стороны улицы. – Але!
– Юрий Петрович! – с другой.
– Ваш проект прошел на второй тур! – слева.
– Из треста Крутиков приехал, начальник технадзора! – справа.
– Идемте, покажу письмо! – жена архитектора Бальчуриса.
– Идемте с ним поговорим! – выцветший и хрипловатый строитель. – Он сказал, что скажет!
Вежливость требовала сначала подойти к женщине. Но тогда надо было сразу переходить к строителю и обрывать беседу с ней быстрее, чем хотелось. А подойти сначала к строителю, чтобы отделаться от него, – обидеть женщину, которую не хотелось еще раз обижать.
Но начальник СМУ уже сам бежал к нему через перекресток. Доктор Рыжиков издалека виновато улыбнулся жене архитектора Бальчуриса.
– А я как раз из больницы, искал вас! – радостно запыхался начальник. – Едемте, пока не уехал! Он на объекты спешит!
Жена архитектора Бальчуриса удивленно пожала плечами.
– Машина за углом! Там стоянка!
– Да вот меня ждут… – робко сказал доктор Рыжиков.
– Ну давайте скажем. Я скажу! Ведь уедет, когда его снова рожу? Полчаса всего? Хотите, и гражданочку подвезем?
Во всех безропотных поездках со строителем доктор Петрович уже узнал, что такое акт приема государственной комиссии, что такое перечень устранимых недоделок, что такое плиты «М-21» в отличие от заказанных «М-23»… Что такое поквартальность фондовых поставок и нехватка малых механизмов на стройобъектах. Узнал много чего. Но, видимо, еще не всё.
Как раз сейчас можно было пойти с женой архитектора Бальчуриса. Редкий случай, редкие два часа без видимого дела. Редкая встреча на улице. И дни стали длиннее. И холод не загоняет в подъезд. Потеплело. Можно переходить на берет, да никак не попасть домой.
– Ну, я предупрежу… – робко попросил он. – Но я ведь все уже узнал…
– Не все! – умоляюще тихо сказал начальник СМУ. – Вот еще раз, и все. А то вы там думаете, что это я…
Каждый раз, прощаясь он заглядывал доктору Рыжикову в лицо и панибратски хлопал его по ладони: «Ну, теперь все?» – «Все!» – заверял доктор Рыжиков. «Правда все?» – ободренно повторял начальник. «Правда!» – как можно тверже говорил доктор Рыжиков. Начальник уходил успокоенный. И потом появлялся в больнице или возникал в городе. «Напустили вы на меня этого студента, теперь поедемте еще раз…» И снова: «Все?» – «Все!» – «Правда все?»
– В последний раз, – сказал он.
– Я предупрежу, – сказал доктор Рыжиков, увидев что-то в его глазах. Что-то, с чем нельзя было отпускать человека от себя. Даже такого с виду самоуверенного и самостоятельного.
Он повернулся, чтобы пойти к жене архитектора Бальчуриса и предупредить ее, но ее уже там не было.
– Доктор, – сказал начальник в машине, уже снова самоуверенно повеселевший, – а чего бы нам так не поговорить…
– Как так? – простился с женой архитектора Бальчуриса доктор Петрович. Теперь уже навек.
– Ну по-человечески… Не в кабинетах, а дома… У меня пиво бутылочное как раз есть, рыба сушеная… Завернем после? Все равно вечер… Ну завернем, а? Хоть про футбол поговорим, про Фишера, а не про… Вы в шахматишки как? А то сидишь по вечерам, думаешь… У вас хоть операции. Хоть помянем его по-людски…
Доктор Рыжиков обязан был сказать, что у него неврологическая аллергия к пиву. И это была истинная правда. Но, почему-то сейчас эта невинная правда показалась жестокой. Он ее отложил. Ибо на горизонте замаячила еще одна боль. Пускай на этот раз полезная и им же самим нарочно или нечаянно вызванная. Лечебная – но все же боль. И бежать от нее он не мог.