– А ты не грози, грозило мученик! – подбоченилась в своей стихии судомойка. – Ну-ка ударь! Ударь, стукни! Я тебя как раз упеку!

– Да тебя первую за клевету упекут! – вырвалось у него, неизвестно по какому поводу. Уж не потому ли самому? Какая неосторожность!

– За клевету – так вместе! – восторжествовала она. – А то я грязная, а они чистенькие! Вот вам шиш! Думаешь, не знаю, как тебе в кабинет бутылки и жратву таскали со столов? Перед нами-то речи про культуру-то обслуживания, а сами клиентов обкрадывают!

– Хамка! – подбросило его.

Ну и пошло. Доктор Рыжиков с Чикиным только моргать успевали. Легкая винтовочно-пулеметная дуэль перерастала в минометно-артиллерийское побоище. Дрожали стены, рушились блиндажи. Случись это раньше, вечером, в квартире Чикиных, еще можно было замять. Рюмочка десертного, несколько апельсинов, ласковые речи… Но мир внести было некому. Жена Чикина роковым образом запаздывала, а когда явилась, крик уже перенесся в судебный зал.

– Вы их не слушайте, граждане судьи! – не дала Женькина мать суду присесть, а адвокатше – высморкаться наиболее основательно перед защитной речью.

– Это еще что такое?! – изумилась судья, не успевшая даже открыть заседание. – Допрос свидетелей закончен, вас ни о чем не спрашивают!

– Как это – закончен! – бунтовала Женькина мать. – Как врать с три короба – так ври, а как правду сказать – так закончен! Суд называется!

– Свидетельница! – крикнула судья. – Я прикажу вас вывести за оскорбление суда! Кто вам давал слово?

– Какое слово хотят, то дают, а какое за правду, то «выведу»! – Голыми руками судомойку было не взять. – Иди, говорят, и скажи, что она к тебе каждую ночь от мужа бегает, что он ее до синяков бьет! Да он тихий, мухи не обидит, сидит за своими рисунками! Это она ему утюгом вмазала, а потом засудить захотела!

– Выведите ее! – приказала судья секретарше, очевидно не желая слушать подобную противоречащую уже почти готовому приговору ересь.

Секретарша, девушка в близоруких очках, робко приблизилась к Женькикой матери.

– Я те выведу! – пригрозила ей Женькина мать. – Я те так выведу, что мать родная не узнает! Ты сиди пиши, а то чего надо – не пишет! Да он их в сто раз лучше, обжор и пьяниц, у него на работе одни благодарности! И сердечный, вежливый, в больнице от Женьки не отходил, лучше отца родного!

– Свидетельница! – стала сдаваться судья. – Если вы не успокоитесь, вам не дадут слово! Давайте по существу и по порядку!

– По существу! Человека ни за что им засадить – это по существу, а правду сказать – это по порядку!

Зал уже несколько раз взрывался, как на кинокомедии «Карнавальная ночь». Только судья становилась все суровее. Как-то надо было выпутываться. И уж лучше всего сделать вид, что стихия буйствует с твоего разрешения, а не унизительно вопреки.

– Свидетельница! – Все-таки держалась она. – Ставлю вопрос конкретно. Вы опровергаете ваше показание, данное во время предварительного следствия, уголовное дело, лист пятьдесят девятый, что ваш сын прибежал от Чикиных, куда ходил за солью, и сказал вам, что «дядя Чикин режет соседку ножом»? Или подтверждаете? И что…

– Ничего я не подтверждаю, ничего мой сын не говорил! – ляпнула Женькина мать. – Он вовсе по подвалам шастал, что у нас, соли своей нет?

– Подождите! Я еще не кончила вопрос. И что жена Чикина систематически пряталась у вас от издевательств мужа и от его побоев?

– Ха-ха-ха! – засмеялась Женькина мать. – Когда он ее бить мог, если на двух работах горбился, чтобы ее аборты оплачивать?

– Какая мерзость! – крикнула теперь подоспевшая жена Чикина. – Я требую привлечь за клевету!

Судья взялась за голову, пока они говорили обе вместе.

– Безобидного человека, сердешного, в тюрьму хотят укатать! – одна.

– Шантажистка, требует, чтобы ее в разделочную перевели, и из мести клевещет! – другая.

Судье стоило большого и отчаянного труда утихомирить их с спросить, не отказываются ли от своих слов другие свидетели. И тут болоневый директор совсем ее уконтропупил, заявив, что ничего не помнит: ни своих показаний, ни что там вообще случилось. У судьи полезли на лоб глаза, а он сослался на тяжелую личную травму, после которой изменила память.

– Крыса! – прошипела жена Чикина.

– Какая еще травма? – оторопела судья. – И вам, что ли, голову разбивали?

– Я не могу здесь сказать, – потупился он. – Это личная трагедия…

– Какая может быть трагедия! – переутомленно простонала судья, хотя не прозаседала и четверти часа. – О чем вы все говорите? У одной обострение памяти, у другого – провал! Нормальные есть среди вас? Вы по-человечески можете объяснить суду, что с вами произошло, документально подтвердить, почему отказываетесь от показаний?