Шрифт:
Пылая благородным негодованием, прокурор заявил, что этот гражданин не записан в свидетели, что он присутствовал в зале и давать ему слово – значит, подрывать краеугольный камень процессуальности.
Доктор Рыжиков был на суде впервые. И честь по чести не знал, почему если он в зале, то обязательно будет лгать и лжесвидетельствовать.
– Именно! – подхватила и потерпевшая Чикина. – У меня тоже есть парикмахер стригущий, я же его в суд не приглашаю!
Судья долгим взглядом осмотрела ее, потом Чикина, потом лжесвидетеля Рыжикова, потом сухо сказала:
– Протест удовлетворен.
Чем-то ей не угодил рыжиковский нос картошкой.
Тут уж прокурор разошелся. Он говорил о защите дома и очага, о гуманном долге государства и правосудия ограждать таких слабых женщин, как гражданка Чикина, а заодно и всю окружающую среду, от таких деспотов, как обвиняемый Чикин. Он так живо расписал зверства Чикина с кухонным ножом, будто видел их лично. И потребовал врезать виновнику пять полных лет за злостное хулиганство с нанесением телесных повреждений и покушением на убийство.
Пять лет!
Доктор Рыжиков ерзал, но сдерживался. Его уже грозили вывести из зала. Он видел, что тут медицина бессильна. Акульи зубы чикинской жены сдирали мясо с его живого пациента до самых костей на глазах у всего честного народа. Что же делать? И судья была готова согласиться со всей этой нелепостью – ничего хорошего и ободряющего в ее судейском лице не читалось. И никто не возопил и не воспрял: да что же это, люди!
Видно, больной Чикин и им казался подозрительным.
Общая потеря сознания.
Их бы подключить тогда к искусственному, как подключают на операциях к искусственному дыханию или кровообращению. Но искусственного сознания еще нет. Оно, может быть, будет, когда накопит силы та загадочная оболочка, о которой они часто говорили с Мишкой Франком и на которую так надеялся доктор Петрович под добродушным прищуром прижимистого оппонента. Но сейчас она слишком слаба. Слишком слаба, это он и сам сознавал. Слишком ей досталось по большому и мелкому счету. Слишком, слишком. И напусти на нее эту рыбу-пилу – дорежет до конца, догрызет…
Нет, надо обходиться своими силами. Рано просить подкрепления.
Слово было за адвокатшей. Но она и тут помогла Чикину. Забыла где-то его положительную характеристику с места работы, справки о его плодотворной изобретательской деятельности. Она рылась в потертом портфеле, чихала от пыли, извлекаемой оттуда, но нужных документов никак не находила. Судья с неудовольствием объявила перерыв для их доставки.
Этот перерыв оказался самым длинным в истории мирового судейства.
Потому что когда все встали и суд вошел, в зале не оказалось ни Чикина, ни доктора Петровича. А адвокатша, держа очки на расстоянии от глаз, объявила по клочку бумажки, который развернула опять-таки вместо искомых документов, что с обвиняемым Чикиным за время перерыва случился приступ гипер… чего-то вследствие перенесенной черепно-мозговой травмы. И он срочно-срочно госпитализирован. Возможности продолжать принимать участие в процессе не имеет. И все. Можно расходиться.
Так что Сильве Сидоровне пришлось чуть не впервые в жизни возроптать на боготворимого доктора Рыжикова.
– Сами вы больные! Еще ни одной койки, ни одной тумбочки, а больного ведут! Куда прикажете ложить – на пол?!
27
– На полу легче от тайных измерений прятаться, – серьезно пояснил, поднимаясь, больной Туркутюков. – Вчера опять этот армянин приходил с циркулем. Зачем меня все время меряют?
– Он совсем не армянин, – добродушно сказал доктор Рыжиков. – Он настоящий древний перс, а может, даже ассириец. Я бы такой породой гордился. И он вас измеряет не тайно, а явно, совсем не надо от него прятаться. Он стоматолог, который будет участвовать в операции. Очень толковый товарищ. Руки!
Доктор Рыжиков прикрикнул, так как Туркутюков снова потянулся руками к мякоти головы.
– А что вы сейчас рисуете? – тревожно спросил он. – Снова меня?
– Вас, – сказал доктор Рыжиков. – Но только будущего. После операции. Хотите посмотреть? В городе Смоленске, между прочим, живет железнодорожник Удодов. Лет десять назад при сцепке он попал между вагонами, и ему размозжило лицо буферами. Да еще глаз выдавило. Вы по сравнению с ним счастливчик. Я на его операции был в институте Бурденко, а потом в центральном стоматологическом. Сейчас он красавец и даже жену бросил, хочет в кино сниматься. Говорит, что с таким лицом не хочет жить по-старому…
Заговаривая зубы, он что-то набросал и протянул Туркутюкову.
– Это… кто? – робко спросила туркутюковская маска, повернув к свету лист со слишком, может быть правильным лицом мужественного фоторобота.
– Допустим, вы, – сказал доктор Петрович как о деле простейшем и даже не заслуживающем внимания.
Маска долго молчала, высматривая. Потом выдавила из себя:
– Но так сделать нельзя…
– Почему можно сделать, чтобы прошли припадки, а это нельзя? – привел доктор Петрович неотразимый аргумент. – Это будет одна довольно серьезная операция и три попроще. Они не так больны, как… необычны. Ничего странного в этом нет, их сто лет делают, но многие о них ничего не слыхали… Вы про филатовский стебель что-нибудь слышали?