«Главная ошибка моя была в том, что я считал моих противников умнее, чем они были. Я знал, что я необходим для Европы, и думал, что это тоже знают и не захотят меня уничтожить», — скажет Наполеон на Св. Елене. [889]

Пражским конгрессом Союзники пользуются только как средством выиграть время, чтобы включить Австрию в Коалицию. Предлагают Франции вернуться к «естественным границам» — Пиренеям, Альпам и Рейну. Но прежде чем Наполеон успел ответить, конгресс объявлен закрытым, и Австрия, сбросив маску, присоединяется к Союзникам.

Перемирие кончено, война продолжается. 26–27 августа победа Наполеона под Дрезденом — «последняя улыбка судьбы: с этой минуты начинается непрерывная цепь неслыханных, роковых случайностей». [890] — «Мука моя была в том, что я предвидел исход, — вспоминает он. — Звезда моя бледнела, вожжи ускользали из рук, и я ничего не мог cделать». [891] Все видит, слышит, знает и не может очнуться, как в летаргическом сне.

После победы под Дрезденом мог уничтожить всю прусско-русскую армию; уже гнался за нею, но вдруг заболел; думали, отравлен. Должен был вернуться в Дрезден; пролежал только день и потерял из-за него плоды всех побед. Стоит ему отвернуться, чтобы генералы и маршалы его терпели поражения: Блюхер разбивает французскую армию в Силезии; Бернадотт — в Пруссии; генерал Вандамм разбит в Чехии, под Кульмом. Восстает Вестфалия, восстает Бавария. Вюртембергский король предупреждает Наполеона, что вся Рейнская Конфедерация покинет его, и советует ему поскорее отступить за Майнц. Коалиция окружает его грозным полукольцом. Он отступает к Лейпцигу. Здесь настигают его Союзники, и он вынужден принять бой.

16 октября, первый день боя нерешителен; после шести отбитых атак неприятель оставляет французам только поле сражения.

17-го русская армия Беннигсена соединяется с австрийскою, — Шварценберга; северная, — Бернадотта, также вступает в боевую линию. Грозный полукруг смыкает оба конца в мертвую петлю. Наполеон просит перемирия; лучше бы не просил, — только обнажил свою слабость; Союзники даже не отвечают ему: завтра бой.

Бой начался в восемь часов утра; к трем пополудни, после третьей атаки Старой Гвардии, австрийская линия дрогнула — вот-вот побежит. Вдруг, в самом центре французской армии, произошло что-то такое странное, что люди сначала не могут понять, что это: целый двенадцатитысячный корпус Саксонской пехоты, а за ним и Вюртембергская конница, стремительно кидаются вперед, к неприятельской линии. Думали было, — атака. Нет, остановились, обернулись к французам и грянули в них, из их же орудий. «Подлые изменники!» — возмущается генерал Марбо, участник боя. [892] Чем же «подлые»? Не захотели быть, по Наполеону-Робеспьеру, «всемирными»; захотели остаться немцами. Свои — к своим: маленький ртутный шарик слился с большим, — это не подлость, а физика. Плоть и кровь народов восстали на призрак всемирности, и призрак исчез.

Страшная пустота зазияла в центре французской армии, точно вырвали из нее сердце. Но только теснее сомкнулись ряды, и бой продолжался до ночи.

К ночи обе армии стояли на тех же позициях, как поутру. «Мы не потеряли ни пяди земли», — вспоминает Марбо. [893] Но французы почти окружены; у них сорок тысяч убитых и раненых; из двухсот двадцати тысяч снарядов осталось только шестнадцать тысяч, — на два часа. Император велит отступать.

Единственный путь к отступлению — мост на реке Эльстер, в Линденауском предместье Лейпцига. Мост минирован, чтобы после перехода быть взорванным. Переход начался 19-го и продолжался всю ночь на 20-е. Утром Блюхер с пруссаками, ворвавшись в Лейпциг, ударил в тыл отступающим. Те все еще держались, обороняя мост.

Вдруг раздался оглушительный взрыв: мост взлетел на воздух. Унтер-офицер, приставленный к мине, увидев наезжавших казаков, подумал, что атакуют мост, и приложил к мине фитиль. Половина армии осталась на том берегу. Началась бойня: русские, немцы, шведы, австрийцы избивали французов весь день до ночи. [894]

Что же император? «Спал спокойно в кресле два часа и только от взрыва моста проснулся», — вспоминает секретарь его, Фейн. [895] Проснулся и понял, что погибла армия, погибла империя. Березина — Эльстер: там начало, здесь конец. Так вот зачем бежал оттуда; вот как спас Францию!

«Разве этот сукин сын знает, что делает? — говорил маршалу Макдональду маршал Ожеро. — Разве вы не видите, что он потерял голову? Подлец! Хотел нас всех покинуть, всеми нами пожертвовать!» [896] Это значит: переправившись с Гвардией, нарочно велел взорвать мост, чтобы обеспечить себе отступление.

«Не пора ли с этим кончить и не дать погубить Францию, как погубил армию?» — говорил маршал Ней. [897]

«Он так был изношен, так устал, что часто, когда приходили к нему за приказами, он, откинувшись на спинку кресла и положив ноги на стол, только посвистывал», — вспоминает Стендаль. [898]

«Кажется, несмотря на все мои несчастья, я все еще самый могущественный монарх в Европе, и дела мои могут поправиться», — говорит Наполеон, семь дней после разгрома под Лейпцигом, в полном отступлении на Рейн. [899] Кто так говорит, в такую минуту, тот еще не «устал»; у того все еще «душа как мрамор: молния не разбила ее, а только скользнула по ней».

Могут ли дела его «поправиться»? Могут, если захочет. Но хочет ли? Стоит ли хотеть?

Чтобы спасти отступающую армию, генералы предлагали ему зажечь все Лейпцигские предместья, кроме Линденауского, где отступление через мост продолжалось бы под защитой огня. Спас бы армию, Францию, себя. Но не захотел, пожалел города, и «это излишнее великодушие стоило ему короны», говорит тот самый Марбо, который так строго судит его за сравнительно ничтожное Байоннское «злодейство». [900] «Такой человек, как я, плюет на жизнь миллиона людей». Но вот не «наплевал».

Бородино — Лейпциг: может быть, и здесь, как там, вдруг понял, что игра не стоит свеч. «Лет до тридцати победа еще может ослеплять и украшать славою все ужасы войны, но потом…» — «Никогда еще война не казалась мне такою мерзостью!»

Понял это и заскучал, заснул от скуки; захотел конца, как солнце, в знойной крови заката, хочет знойной ночи.

Участь спасшейся армии была немногим лучше погибшей. Нищая, голодная, оборванная, павшая духом, она отступала — бежала на Рейн. Тиф косил ее так, что не только все госпитали и дома, но и дороги, и улицы были завалены трупами. Лучшие солдаты, герои великих войн, дошли до «состояния скотского»; [901] брели с одною мыслью — умереть во Франции.